— Что значит этот вопрос? — повторил он.
— Вы никогда не жалели о Хелене и её сыне?
— Хелене! Её сыне! — крикнул старец, теряя присутствие духа. — Что это? Что это? Кто ты?
— Видишь, бедный человек, который много лет мучился в плену, который к концу жизни притащился на свою землю.
— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал? Зачем?
Старик терялся в догадках, не в состоянии напасть на единственную истинную.
— Кто я? — отвечал Литовник. — Сын Хелены.
— Сын Хелены! Мой сын! — воскликнул старик.
Но в те минуты, когда он хотел к нему броситься, та старая мысль, то ужасное подозрение в неверности жены его вновь возмутила. Он отпрянул, нахмурился.
— Я знал, что ты так меня будешь приветствовать, отец.
Но старец боролся и победил чувства, недостойные его; бросился к сыну, крича:
— Прости меня! Прости!
— Пусть она простит, мне нечего тебе прощать, отец!
О! Сладки были отцовские объятия для изгнанника, который больше десяти лет не вкусил ни одного объятия, не слышал слова дружбы, привязанности.
Затем старик усадил сына и позаботился о нём, и хотя минутами ещё неугасимое чувство ело его сердце, он уже мог его победить, победил.
Долгое повествование о вышеописанных событиях заняло остаток дня. Старый Чурили плакал, метался и бранил неверных, ночь пришла, когда они ещё разговаривали.
— Отец мой, — сказал наконец сын, — скажи мне: почему ты участвовал в похищении сына княгини?
— Я? — беспокойно хмурясь, воскликнул старик. — Я? Кто тебе сказал?
— Я видел тебя, когда ты вёл переговоры.
Чурили явно смутился.