Мнишек невзначай усмехнулся.
— Моя Бася, — сказал он, — я лучше всех знаю, что его величество король тебе уже достаточно заплатил!
Женщина вся покраснела, запылала и со стиснутыми губами скользнула к подкоморию.
— В самом деле, достаточно! За то, что молодая, что достойная стыд и молодость похоронила у ложа больного, отвратительного старика, за дни смертельной скуки, за грязь, за позор.
— Но скажи мне, чего ты ещё можешь желать? Король дал тебе дворянство.
— Что мне там дворянство! — сказала женщина, гордо взмахивая рукой. — Я сама себя сделаю шляхтинкой, мне нужно золото, золото!
— Ты взяла его достаточно; если бы я сочитал, Бася, тридцать, сорок тысяч червонных злотых, может, больше.
— Если бы два раза по столько, разве это стоит моих жертв, пане подкоморий? Я предпочла бы честную бедность, о! Ещё сегодня бы предпочла, но когда вами опозорена…
— Тихо, Бася, ради всего святого, тихо! — воскликнул неспокойно мужчина. — Ты губишь меня.
— Раз я опозорена, — сказала женщина, — я должна в пурпур и золото убрать свой позор, покрыть его отовсюду золотом.
— А кто тебя защищает? — беспокойно оглядываясь, прервал Мнишек.
— О, я знаю, что вам это не руку, — смеясь говорила, понижая голос, Гижанка, — вы бы хотели только сами воспользоваться королём, сами обоготиться.
— Я?! Тихо, женщина!
И губы его задрожали и глаза загорелись гневом.
— Да, вы! Вы думаете, что я ничего не знаю? А королевские письма к львовским купцам, вам данные? А сундуки, увезёные из Люблинского замка? А поверенные вам драгоценности?
Мнишек так сильно схватил за руку Барбару Гижанку, что она чуть не крикнула.
— Слушай, — сказал он мрачно, — молчи, молчи как могила, или тебе будет плохо! Что я делал, это доделать сумею.
— У меня есть ребёнок, — воскликнула гордо женщина, — королевский ребёнок!
— Королевский! — насмешливо сказал Мнишек. — Почему не княжеский?
В свою очередь побледнела Гижанка.