Накануне того дня, когда воевода должен был выезжать во Вроцлав для заключения контракта, он прибыл на ужин в епископский дворец. Я был на службе в комнате, когда Збышек поспешил к входящему, громко восклицая:
— Мой воевода, привезёте вы нам королеву или нет, будет ли её приданое составлять сто тысяч червонных золотых, или половину только, для меня это безразлично, но ежели вы мне сюда Капистрана не приведёте, пожалуй, не показывайтесь мне на глаза. Он во Вроцлаве, достаточно уже силезцев обратил, умоляйте его, упрашивайте, чтобы с вами вместе прибыл. Заберите его с собой, а когда будете уверены, что он согласится, гонца мне пришлите, чтобы мы достойно приняли святого мужа.
— Король и королева-мать мне то же самое поручили, — произнёс воевода. — Я надеюсь на Бога.
— Пусть Ян из Чижова, Ян из Конецполя и Дзержек из Рытвиян сидят над контрактом и свадебной речью, а вы Капистрана мне приобретите, — добавил епископ. — Скажите ему, с каким нетерпением мы его тут ждём. Души рвуться к нему… Хочу дожить до этого дня.
А через минуту он добросил, взволнованный:
— Король дал ему приют у Святого Креста… но я, я монастырь ему предоставлю, костёл ему построю. Пусть только приедет.
С таким поручением выехал пан воевода во Вроцлав и принял его к сердцу. Не прошло и десяти дней, как к епископу прискакал гонец с донесением от воеводы, что Иоанн Капистран вместе с послами точно прибудет в Краков.
Тогда снова те же самые, а может, более сильные горячка и нетерпение увидеть так долго ожидаемого охватила всех. А так как уже месяц в Кракове гостили двое товарищей Капистрана с Владиславом Венгром, которые много о нём рассказывали, разглашались чудеса, расходились повести о великой силе, данной ему небесами, — с ещё большей жаждой ждали того счастливого дня и часа, когда стопа его коснётся нашей земли.
В замке, в городе, у нас во дворце, в монастырях — везде готовились к торжественному приёму Капистрана, особенно же орден св. Франциска, к уставу которого он принадлежал, хотя его ужесточил и сделал более строгим.
Доминиканцы, которые всегда были в конкуренции с сынами св. Франциска, потому что один и другой орден прославляли и превозносили своего патрона, тоже готовились приветствовать Капистрана как великого инквизитора, обязанности которого до сих пор по наследству принадлежали их ордену. Исключений не было, потому что видели в нём и благословеннего мужа, и как бы легата и апостольского миссионера. Слава так его опережала, что никто равнодушным быть не мог.
Наконец наступил тот памятный день; во вторник, в самый праздник св. Августина, когда весь город с утра заволновался и, можно сказать, что, кроме тех, кто лежал в кровати и не мог двигаться, никто из христиан дома не остался. Одни вышли за город и ворота, другие на рынок и улицы — каждый размещался как мог.
Евреи из опасения, как бы при этом волнении умов, что не раз случалось, школьная молодёжь и озорная челядь на них не бросились, заранее закрылись в своих домах. Ни одного из них нигде нельзя было увидеть.
День был осенний, мрачный и хмурый, но спокойный.
Все ордена с хоругвиями, с крестами, городские атрибуты, светское духовенство, академия, капитулы, епископ со всем своим двором, в торжественных облачениях, вышли к воротам встречать. Старая королева и король также выехали достаточно великолепно и с многочисленным двором.
Мы с епископом Збышком ждали его на Клепаре.
Хотя было объявлено, что он несомненно прибудет, ждали довольно долго; а старые люди говорили, что помнили только королевские въезды такие торжественные и многолюдные.
Но на лицах всех нельзя было увидеть радости, а как бы тревога, когда судья прибывает к провинившимся.
Было тихо, глаза обращались на тракт, по которому ожидали прибытия, пока не пошёл ропот; поднялись головы, королева встала с сидения в карете, молодой король сошёл с коня. Показалась четырёхконная карета пана Яна из Тенчина, потому что ему досталась честь сопровождать святого мужа. За ним ехали другие послы со своими дворами.
Увидев короля и королеву, воевода дал знак вознице, чтобы остановился, и я заметил быстро вылезающего из кареты человека средних лет, с тёмным лицом, с длинной обнажённой шеей, в простой одежде, грубой, грязной, с капюшоном, подпоясанный верёвкой, у которого висели простые деревянные чётки с большим крестом. Босые ноги его были одеты в деревянные башмаки, а руки были длинные, почти до колен.
Я его иначе себе представлял, но таким, какой был, он показался мне совсем непохожим на других людей. По крайней мере, от наших очень отличался, и видно было, что происходил из иных краёв, потому что и черты лица, и глаза, и фигура были особенные и странные. Двигался быстро, взгляд имел смелый и огненный, но обхождение с людьми покорное.