Король и двор, которому очень жаль было дорогих одежд, все ехали гневные, злые и грустные, а эта свадьба при дожде почти до отчаяния доводила старую пани.
Мы с кардиналом допоздна ждали молодую королеву в костёле на Вавеле; ждали и ждали, потому что кортеж, который должен был там остановиться в полдень, притащился по грязи лишь в приличные сумерки.
Сразу на следующий день разошёлся у нас слух, что будущая королева Елизавета была очень некрасивой, что король, увидев её, проявил к ней сильную неприязнь, даже матери пришлось его умолять, чтобы ей этого не объявлял и врагам радости не доставлял.
Правдой это было или нет, не знаю, но позже от тех, кто видел первые дни брака молодых, я слышал, что, хотя король сначала проявил к ней холодность, Элжбета своей весёлостью, произношением, обхождением так быстро смогла его очаровать, что он привязался к ней сердцем и душой.
Я смотрел потом на долгую их совместную жизнь и не знаю, встречал ли когда-нибудь двух людей настолько созданных друг для друга. Король имел доброе сердце и немало ума, но королеве следует признать, что не только ему не уступала, но умением обращаться с ним, понравиться намного его превосходила.
Вскоре её узнали люди. Пани, несмотря на молодость, была довольно умна и много знала; была некрасива, но мила, проницательна с людьми, быстра, обходилась с каждым так, что всех привлекала на свою сторону. Серьёзная, внимательная к себе, никогда с нахмуренным лицом ни королю, ни двору не показывалась. Лицо имела всегда ясное, мысль свободную, улыбку на устах, а чем мрачней выглядел обеспокоенный король, тем более весёлой она старалась быть, дабы прогнать с лица короля эти тучи.
Как я сказал, что этот брак поначалу не был удачным и был трудным, так вплоть до конца этих обрядов, пиров и торжеств постоянно что-то его мутило.
Когда дошло до коронации, а архиепископ с кардиналом, ни тот, ни другой уступать не хотели, решили, чтобы их обвенчал Капистран, а хотя бы и корону надел. Но это не могло быть. При бракосочетании не знающий языка монах должен был вызвать на помощь кардинала. Богослужения растянулись и коронация прошла только ночью.
Не говорю уже о тысяче более мелких невзгод и хлопот, которые встречали короля на каждом шагу. По нему не много можно было узнать, как всегда, он был с суровым и спокойным лицом, но люди на двор епископа приносили любой слух, зная, что кардинал этому будет радоваться.
А что Колек и Срока и иные насмехались над молодой пани, над её службой, над нарядами, над обычаями, этого бы я на воловьей шкуре не написал.
Я должен был слушать, кусая губы, когда моя любовь к королю становилась ещё сильней, от того, что видел, что его преследуют и почти угрожают.
Потому что кардинал, как был неприятелем, так им и остался, а чем больше он убеждался в том, что короля не осилит, тем запальчивей становился.
Однажды вечером, стоя у дверей на страже, я слышал, как он говорил Тенчинскому:
— Бог мне дал больше, чем я заслужил, дал мне милость свою для наивысшей церковной должности, на протяжение долгих лет посылал мне власть над покойным королём, сделал паном этого королевства и всё это сегодня на старость, у конца отравлено тем, что не могу избавиться от одного молокососа, которого я поднял на этот трон, и сегодня, униженный, я вынужден смотреть, как он правит по своему глупому желанию.
Воевода утешал его тем, что он достойно сражался, что не уступал, что победить не дал себя — но утешение было маленькое, потому что кардинал не только сам хотел властвовать, но семье своей, племянникам хотел обеспечить эту власть.
Из всего, что он говорил, можно было заключить, что, выступая так резко против короля, епископ Збышек имел целью довести его до потери терпения, до взрыва, до какого-нибудь дерзкого выступления против него и духовенства. Он рассчитывал на горячую кровь молодого пана, но ошибся, потому что Казимир пламенел и бледнел, как говорили люди, но сохранял такое хладнокровие, что им приводил кардинала в ярость.
В этом году решили принять пруссаков, идти на Пруссии, чему кардинал также был противником, и сопротивлялся изо всех сил напрасно.
Мало того, что сам королю становился помехой, но от неустанного побличного нарекания на короля, что Бог за него и грехи его преследует Польшу катастрофами, в умах людей это убеждение укоренилось.
Пришёл мор на скот, на людей, неурожай, голод, всё это сваливали на короля. Казимир был виноват во всём.
Уже с прибытия Капистрана в умах поднялось беспокойство, тревога охватила людей.