Меня, ибо я ещё не вполне остыл от страха, что-то кольнуло — прежде чем мы въехали на постоялый двор, той же дорогой, по которой приехали мы, прискакал какой-то всадник, остановился на рынке и, спешившись, оглядывался. Никто на это не обратил внимания.
Въехав на постоялый двор, поставив коня, Задора сам пошёл за едой, потому что был голоден, а там в этот час в постоялом дворе, кроме хлеба, яиц, пива и мёда, не нашёл ничего. Таким образом, он попросил приготовить яичницу, постелить постель, принести мёда и, как только нам подали миску, с которой мы в мгновение ока расправились, он разделся и лёг на сено.
Мне было не до сна.
— Слушай, — сказал я. — Хоть это местечко и хоть тебе кажется, что уже нам нечего тут бояться, я бы на ночь стражу поставил.
Задора и Марианек начали надо мной смеяться. Я немножко устыдился своей трусости, но сказал себе в духе, что спать не буду.
Я ещё не докончил вечерних молитв, когда мои товарищи начали храпеть. Сон меня не брал, но та мысль, что могу снова попасть в руки Слизиака, который, наверное, не будет меня кормить, пронимала меня тревогой. Я молился, сидя на постели. Среди этой ночной тишины, прерываемой только пением петухов, слышен был малейший шелест; но, кроме голосов животных и иногда срывающегося ветра, который носился по рынку, ухо ничего не уловило.
Я считал часы до наступления дня, потому что весенняя ночь коротка. Ближе к утру мне самому начало казаться, что напрасно тревожился, когда сперва послышался глухой топот, а затем шаги возле дома. Ставни были закрыты, но щели в них были такие, что через одну из них я мог выглянуть. В сумраке я заметил на рыночной площади около двадцати лошадей, с которых слезают люди и, казалось, потихоньку направляются к нашей гостинице.
Не много думая, я разбудил Задору, у которого был такой удачный сон, что, вскакивая из него, едва протерев глаза, он пришёл в себя.
— Около двадцати коней и людей, — шепнул я ему, — дом осаждают.
Он подскочил, как был, раздетый, к окну и поглядел. Действительно, прибывшая кучка тихоньку разложилась у постоялого двора.
В мгновение ока мы разбудили Марианка и выбежали в сени. Там уже я не знаю толком, как и что с нами делалось; я чувствовал, что сижу на коне. Задора, только наполовину одетый, без седла, с одной стороны, Марианек — с другой, ворота потихоньку отворяются, мы выглядываем. Сзади никого не было. Напротив между заборами бежала узкая улочка, хорошо, что песчаная, ведущая к зарослям. Мы пустились по ней.
Мы все были безоружны и, если бы на нас напали, пожалуй, пришлось бы колья из заборов вытаскивать; но мы добрались до кустов и спрятались в них, не заметив за собой погони.
Люди, оружие, одежда, остальные кони остались на постоялом дворе. Тут Задора показал, какой имел разум и как везде и всегда мог справиться. В зарослях и в лесу был он как дома. Мы пустились по бездорожью, а он так уверенно управлял, точно видел уже перед собой Краков. Хладнокровия он не утратил ни на минуту, страху не показал ни малейшего, почти можно было подумать, что его развлекало то, что так должен был выкручиваться и показать, что умеет.
В дороге через лес сначала наступило полуясное утро, потом день. Ехали мы не быстро, так как были большие дебри; но через четыре часа мы сделали часть дороги. Мои товарищи молчали; Задора не скоро отозвался:
— Я зверски голоден! Вчерашнюю яичницу проспал и на коне растрёс, если бы хоть кусок хлеба!
Но что тут было говорить о хлебе, когда на нас были только рубашки, головы были непокрыты, ноги босы!
— Нужно искать людей, — прибавил Задора и, как собака, начал втягивать воздух с разных сторон.
Потом он повернул коня влево, и мы снова ехали молча.
Спустя полчаса мы попали на тракт. Задора слез с коня, чтобы рассмотреть следы на нём. Мы ехали снова, пока не доехали до постоялого двора в лесу.
Как там люди нас в воротах увидели, оборванных, без шапок, босых, даже выбежали к нам. Задора спешился, но в таком хорошем настроении, точно возвращался с турнира.