Она долго отказывалась, наконец прекратила; свой сенник я бросил на пол.
Ночь была тёмная, я имел какое-то предчувствие, что что-то должно произойти, что кто-то думает о моём освобождении. Но даже выломав решётку и вылезши из окна, спуститься со стены вниз я не видел возможности, а откуда взять лестницу? В этих мыслях я то ложился на постель, то срывался к окну. Мне что-то говорило, что я возвращу свободу.
В ту ночь, однако, я ждал напрасно и, снова перед утром заснув, я начал жаловаться и отчаиваться. Но держался верхней комнаты и сидел в ней постоянно. Две ночи я так промучился, и меня уже оставила надежда, когда на третий день, едва стемнело, и я лежал на моём сеннике, в окне увидел человеческую голову.
Я бросился к решётке.
— Яшко? — спросил тихий голос, в котором я узнал Мариана.
— Я! Я! — простонал я, наклоняясь к нему.
— Живо! Решётка плохо держится, выломай её в комнату, а сам лезь, есть верёвочная лестница. Свернёшь шею, я в этом не виноват. Двоих нас верёвки не выдержат.
Потом я услышал, как кто-то взбирается по стене, и утихло.
Как я тогда справился, один Бог знает. С решёткой не было много проблем, она сразу сломалась, так что я едва её схватил, чтобы с звоном не упала. Как я встал, вылез в окно, царапаясь об остатки железа в стене, но этого не чувствовал… Сперва ногами начал искать верёвку, потом руками. Лестница гнулась и качалась. Я спускался, держась что есть сил, постоянно оглядываясь, когда стану на землю; но стена была высокая и я почти ослаб от страха и этого ощупывания, когда, наконец, почувствовал, что меня кто-то схватил за плечи.
Под ногами плескалась вода.
За валом было так темно, что ни я их, ни они меня видеть не могли, а когда мы, убрав лестницу, пошли, чтобы выбраться из той ямы, нужно было пробираться наощупь, хватаясь за ветки и перебираясь через кусты на другой берег, а местами было по колено воды.
Задора и Мариан почти ни слова не сказали.
На другой обравистый берег было также нелегко взбираться, а Мариан тихо ругался, что не попал в воду, по которой сходили вниз. Мы поднимались вверх и спускались, прежде чем, наконец, не попали на холм и в лес. И там ночью Задора и Марианек с трудом, должно быть, искали дорогу к своим лошадям, кричать людям не могли, чтобы не выдать себя.
Уже начинало светать, когда мы нашли коней, стоявших на полянке, и спящих людей. В мгновение ока всё было готово. Для меня также стоял осёдланный конь, нашли мне шапку, так как у меня её не было. Итак, мы сели в седло и пустились в дорогу. Не было времени ни разговаривать, ни спрашивать, ни благодарить. Как я, ослабевший и отвыкший от коня, на него сел, сам не знаю. Мы ехали рысью и галопом почти до полудня и такими дорогами, что на них не нужно было опасаться погони. Край был гористый и лесной; в конце концов мы спустились на равнину и в деревне, которая находилась у подножия гор, остановились на отдых.
Когда я слез с коня, разбитый, закачался и упал. Меня пришлось приводить в чувство и подкреплять водой и вином, которые были у Задоры. Когда я поднялся, начал их благодарить.
Задора смеялся и так был счастлив, что сам чуть не благодарил за то, что ему удалось меня спасти.
— Боже милосердный, — воскликнул я, тронутый благодарностью, — но как же вы напали на след?
— Нам не было надобности его искать, — произнёс Задора, — послушай, как это было: король, когда узнал, что тебя нет, приказал следить за теми, с кем ты ходил и где бывал, только поначалу сильно гневался. Но у него достаточно дел в голове, особенно с этими пруссаками, чтобы думать обо всём. Не скоро потом вспомнил о тебе. Вроде бы какой-то литвин ему что-то шепнул. Велел позвать меня к нему.
«Не спрашивай ни о чём, — сказал он, — сделай, что скажу; награжу тебя хорошо».
«Милостивый пане, — сказал я, — и без награды жизнью рискну».