Я говорил почти не думая, что пришло в голову. В конце концов, пробыв там довольно долго, я должен был нехотя прощаться.
— Время от времени, — сказала старуха любезно, — можешь нас навещать… У нас тут мало знакомых, а моя Лухна скучает.
Я вышел, как пьяный! Что делалось со мной, что делалось. Я с радостью бы в эти минуты всему свету хвалился моим счастьем, а тут как раз нужно было сохранить тайну. Не знаю, как в замке по моему лицу не прочитали, что я обезумел.
Что со мной, неопытным, делалось! Повторяю ещё раз: второй раз в жизни я уже этого не испытал. Какое-то опасение, огорчение, беспокойство и одновременно желание, чтобы это всё, что делало меня таким несчастным и счастливым вместе, не переставало, продолжалось как можно дольше, пронимало меня всего.
Я рад бы сразу назавтра пойти к пани Святохне, но боялся быть навязчивым. Третьего дня пошёл, дошёл почти до ворот, испугался и убежал. Кто это всё опишет!
В конце концов я постепенно стал там бывать и набрался большей смелости. Тётка и племянница хорошо меня принимали. С Лухной мы как-то дивно соглашались и прекрасно понимали друг друга. Я ужасно в неё влюбился, но уже тогда столько разума имел, что понимал — из этой любви ничего не может быть. Сирота без имени, бедный, как я мог позариться на шляхтинку, о которой сама тётка говорила, что должна получить прекрасное приданое! О женитьбе нечего было и думать.
Я только того не мог понять, почему пани Святохна, у которой был опыт и которая видела, к чему это идёт, не только не отгоняла меня, но даже чересчур давала свободы в доме, чтобы побыть с Лухной. Она иногда немного с нами сидела, потом под каким-то предлогом выходила в другую комнату, дверь в которую оставляла открытой, и бросала нас одних.
Мы были с ней, как брат с сестрой… каждый день лучше, сердечный с каждым днём.
Однажды я застал пани Святохну одну. У Лухны, как она говорила, болели зубы, и выйти не могла. Тётка начала со мной разговор, так же решительно и смело, как обычно.
— Ну что, Яшко, — отозвалась она, — моя Лухна тебе приглянулась, более того, и в сердце запала. Ну, что же из этого будет? Я против тебя ничего не имею, юноша ты вежливый, честный и степенный, хоть сирота и без состояния… но чтобы из этого что-нибудь получилось, нужно бы двор королевский покинуть и поселиться в деревне. Эта придворная жизнь ни к чему не годится!
Она строго посмотрела мне в глаза, я промолчал, ошарашенный и удивлённый. Потом я начал, бормоча, покорно её благодарить, говоря, что полностью зависел от короля, и если бы что решилось, должен просить у него разрешения.
Из прошлых разных разговоров я заметил, что пани Святохна как-то короля не любила.
Она покачала головой.
— Тебе нет смысла просить короля и говорить ему об этом, — сказала она, — он не разрешит тебе, скажет, что слишком молод. Надобно так или этак между ним и Лухной с нами выбирать. Ты лучше бы сделал, — добавила она, — если бы, никому ничего не говоря, сел на коня, и, когда мы будем выезжать, двинулся за нами… остальное найдётся.
Потом стала вводить меня в заблуждение разными обещаниями, говорить о деревне, которая должна была быть в приданом, хвалить девушку, превозносить деревенскую жизнь и порочить придворную.
На это всё я не мог ничего ответить, выпросил только один день на раздумье, и убежал в замок. Бросило меня как в горячку! Что тут делать? Не доверяя собственному разуму, потому что тут дело шло о судьбе всей моей жизни, к королю также чувствуя сильную привязанность, я долго бился с собой, пока наконец не решил исповедаться перед Задорой и просить его совета. Он непомерно удивился, когда я, отойдя с ним в сторону, стал рассказывать ему всю мою историю. Он не подозревал меня вовсе в такой ранней влюблённости, а, услышав о пани Святохне и её ко мне расположении, он насторожился.
— Человече ты простодушный, — крикнул он, когда я закончил, — какой же ты глупец, или ты так слеп, что не видишь, что на тебя силок поставили? Определённо, что это ловушка. Муж Святохны — слуга Тенчинских; хотят схватить тебя снова, и в этот раз так засадят, что тебя ни король, ни я не достанем из дыры! Девушку поставили, как гуся на волчьей яме, чтобы она соблазнила тебя и ты попал в яму! Это бросается в глаза! Эту тайну тебе потому велели хранить, чтобы никто глаз открыть не мог; твоё счастье, что мне доверился.
Я слушал и это не укладывалось в моей голове, я пробовал опротестовать. Задора гневался, а поскольку он был вспыльчив, прямо ругать меня начал, повторяя, что я глупец. Но как же я мог допустить, чтобы Лухна, она, эти чёрные глаза, замышляли такую чёрную измену.
Наругавшись, навозмущавшись, Задора ушёл, грозя мне, что, если я сделаю такую глупость на собственную погибель, он выдаст меня и охмистру велит, пожалуй, посадить меня в башню, как пьяного, пока не протрезвею.
С намыленной головой я весь вечер провёл в размышлениях, а поскольку я всегда был набожный, решил сходить на завтрашнюю святую мессу у алтаря Н. Панны Розанцовой, по собственному случаю и за добрым советом.
ebooksa