— Во время мира, дома, на печи, — сказал король, — жизнь, несомненно, легче, но так, сидя над горшком тёплого пива, государства не завоёвываются и не приобретается слава. Многие из нас не вернутся, но великое дело свершится.
Я тебя так просто от себя не отпущу и запрещаю говорить об этом.
И больше он не хотел слушать.
Бог знает, с какой грустью в сердце пошёл я жаловаться матери, которая плакала. Никто не предсказывал этой экспедиции ничего хорошего, во всех она пробуждала ужасное беспокойство.
Я не говорю о том, что этому послужило воспоминание о судьбе Варненчика; хотел кто, или нет, видели и знали, что был страшный беспорядок, король был невнимателен, а Сигизмунд за всем уследить не мог. Один Ольбрахт со своим обычным равнодушием и пренебрежением ко всему верил в некую счастливую звезду.
Даже кардинал Фридрих, порывистый и импульсивный ко всему, что казалось великим, был против этой экспедиции, не скрывал этого, хотя королю не смел ни о чём говорить, так как знал, что не убедит его.
Когда Древецкий осведомил Ольбрахта о том, что даже брат отговаривает от этой поспешной войны, тот, по-видимому, разгневался и воскликнул:
— Пусть клеха следит за мессами и не лезет в чужые дела.
Эти слова потом повторяли.
Мы, которые были знакомы с Ольбрахтом, знали, что сдержать его никто и ничто не сможет.
Тогда начался этот поход с тележками, слугами, свободными лошадьми сначала во Львов по таким уже разбитым, размытым, голодным дорогам, что нигде ни кусочка хлеба, ни вязанки сена достать было нельзя. Кто ничего с собой не имел, тот мог умереть с голоду, или должен был красть у другого. Уже на тракте начиналась трагедия.
Спешили отряды, которые искали вождей, и начальники, спрашивающие о своих потерявшихся людях. Там спросили, не видел ли кто серадзин. Дальше о землевладельцах из Гнезна и Крушвицы. Смеялись, узнав по акценту мазур. Одни объединялись и братались, другие сбегали, ругались и дрались. По дорогам было не пройти, а мало где рядом с пивом не лилась кровь.
Одни группы хотели всех опередить, другие плелись, а для еды сворачивали с дороги в усадьбы и приходы — поэтому и жалобы, поэтому и связывали людей, более того, и трупы нередко можно было увидеть.
А тут, в центре этого, гонцы на подводах, спешащие к королю, одни из Литвы, другие из Мазурии, третьи от крестоносцев, то из Праги, то из Буды.
Одни из-под носа других похищают подводы. Кони по дороге на каждом ночлеге дохли.
Из этого уже можно было заключить, что будет дальше. Чем ближе были ко Львову, тем было хуже, давка и беспорядок увеличивались. Во-первых, никто не подумал, как это огромное войско разместить, построить, накормить и держать в строгой дисциплине.
Были суды и военные судьи, но прежде чем до них дошли дела, раны зажили, а трупы сгнили.
Король приказал своему войску пригнать стадо коров, и собрали их достаточно, и они стоило немалых денег; между тем, прежде чем мы добрались до Львова, стало известно, что целое стадо, двести голов лучшего скота, из-за халатности пастухов так разбежалось и, наверное, его расхватали на полях люди и забили мясники, что уже трудно было узнать, куда оно подевалось.
Все знаки были хуже некуда и храбрость у людей слабела; говорили, что король ведёт их на погибель.
Испытав немалые проблемы по дороге, наломав колёс и испортив горло, я со своими телегами и лошадьми уже приближался ко Львову, когда случилось несчастье.