После первой перенесённой страшной боли и горячки я уже начинал несколько приходить в себя, когда одного дня дверь отворяется настежь, смотрю и глазам не верю. Входит моя мать с вуалью на лице, а под руку поддерживающая её Кинга.
Сначала из моих глаз заструились слёзы, потому что я никогда не мог надеяться и представить, что старушка ради меня, бедолаги, захочет пуститься в дорогу. Я упал бы ей в ноги, но лежал прикованный к своей лежанке.
Сперва она мне объявила, что хочет хоть бы на носилках приказать принести меня за собой в Краков, но доктор не мог на это согласиться. Поэтому остановились на том, что они с Кингой, подкупив бурграфа, со своим маленьким двором поселилась в замке, чтобы за мной присматривать.
Я никогда не привыкал ни к каким изнеженностям, всегда предоставленный самому себе, поэтому теперь этот уход за мной был раем и велел благославить увечье.
Мать, из-за возраста и больных рук сама ничего делать не в состоянии, прислуживалась Кингой, которая будто с добротой преданного ребёнка ухаживала за мной. Поэтому и еда, и напиток, и постель теперь поменялись на лучшие, и мне всего было вдоволь.
Эта грустная, тёмная комната в замке так для меня тогда озарилась, что прекрасней неё я, казалось, не видел никогда в жизни.
Стыдно признаться, что этим светом, который мне её так озарил, была красивая Кинга, которая там полдня крутилась, бегала, щебетала, наполняя её какой-то жизнью, которую приносила с собой.
Я привязался к ней, как к ребёнку, потому что мне и в голову не пришло полюбить на старость иначе. По крайней мере я так себе объяснял мою слабость к ней.
Моя мать смотрела на это, радуясь, что принесла мне с собой утешение и развлечение.
Моя нога также, благодаря достойному доктору, постоянному уходу и тому, может, спокойствию и душевной радости, начала дивно срастаться и заживать. Уже не было сомнения, что при милости Божьей смогу ходить без палки, разве что немного хромая, или даже совсем не хромая.
Инвалидности и немощи я боялся равно как смерти, потому что быть обречённым на то, чтобы своими силами и без помощи людей было невозможно двигаться и ничего делать, — страшнейшая доля для человека.
Когда для меня по милости матери так довольно живо летело время, спустя некоторое время начали приходить разные новости от наших войск, но из них не много можно было узнать.
Приходили бродяги, которые отбились от своих отрядов из-за болезни или разгула, изгнанные слуги — можно сказать, все лагерные отбросы. Те фантазировали, чтобы очистить себя, и никто им не верил. Потом начали прибывать гонцы, рассказывая по-разному. Сначала — что выклянченное литовское подкрепление, едва соединившись с войском короля, сразу от него отстало. Крестоносцы также подвели… Мазуров как будто и не было.
В целом кто бы оттуда не прибыл, ничего хорошего не приносил. Каждый приезжал мрачный, с пожелтевшим лицом, молча, так что трудно от них было что-либо добиться, тревожились и грустили. Ничего счастливого из похода не предсказывали.
Дальше те, кто добрался до Львова, рассказывали, что король болел и не всегда мог сесть на коня, а иногда его подвозили в телеге. Он порывался вскочить на коня, но снова, ослабев, снимал доспехи.
Пришла новость, что осаждали Сочаву, но город хорошо защищался, а окрестный люд был против нападения, которое уничтожило его родину; он так остервенел, что никто от группы не смел на шаг отойти, потому что в зарослях и оврагах устраивали засады и убивали.
У всех пропала охота, начинала ощущаться нехватка провизии, а тут зима, наступали суровые ветры и слякоть.
Во Львове те, которые благоприятствовали королю, уже об одном просили Господа Бога: чтобы он ушёл целым и невридимым из этого предприятия, от которого его все тогда отговаривали, и вывел войско из этого края, завоевать который было не так легко, как ожидал.
Валашский вместо того, чтобы идти с нами на турка, был с ним заодно и даже получал от него подкрепления.
Наконец один из королевских писарей привез утешительную новость, что при посредничестве венгров со Степанком заключили мир и союз, после чего намеревались сразу прямиком через Буковинские леса отправиться назад к дому.