— Ты знаешь, кого я ранил? — спросил я. — А рана может быть тяжёлой, потому что ударил изо всех сил.
Мать стояла молча.
— Короля, — сказал я ей.
Она закрыла глаза.
— Возможно ли?
— Как видишь меня. Пока в замке не опомнились и не схватили меня, есть время, я должен сесть на коня и, как только откроют ворота, бежать!
— Куда? Боже мой!
— Не куда-нибудь, только в Литву, на двор Александра, — отвечал я.
Я не был у него в такой милости, как Цёлек и другие, но то правда, что он всегда был со мной благожелательным и добрым. Помню даже, что пару раз он мне повторил, в нескольких словах, как обычно это делал: «Если тебе там будет плохо, приходи ко мне!»
Мать пришла в ужас от этой мысли о побеге. У неё была другая идея. Она хотела, чтобы я сразу шёл к кардиналу, искренне и открыто всё ему рассказал и просил о заступничестве. Но я знал Фридриха, он никогда бы не выступил против брата и слишком гордился королевской кровью, чтобы смог простить её оскорбление, хоть невольное.
Я не знаю, почему мать, боясь Литвы и такого далёкого расстояния, потом мне советовала бежать к Сигизмунду в Силезию, но там у меня приятелей не было, а князя я знал мало. Наконец она подумала, что если бы я с утра пошёл к королеве-матери, упал ей в ноги, она бы, может, добилась от Ольбрахта, чтобы не мстил мне.
Но идти к королеве-матере нечего было и думать. Уж кто-кто, а она это покушение на сына, потомка великих королей и императоров, простить бы не могла. Лучшая из матерей, достойная и умная женщина так гордилась своей кровью, что почитала её почти сверхчеловеческой. Она бы мне только от всего сердца посоветовала то, что я сам чувствовал неизбежным, — побег.
Бежать же легче и безопасней мне было в Литву.
Наконец мать сама в этом убедилась и, вместо того, чтобы меня удерживать, беспокойная, пожелала, чтобы я как можно скорее выбрался из города.
Остановились на том, что я должен бежать прямиком в Вильно, к Александру. Но и Кингу я так оставить не мог и бросить мать. Уже рассвело, когда, условившись насчёт дороги и о том, чтобы мать вместе с Кингой на следующий день с как можно большим кортежем отправилась за мной, я выехал, заслонив лицо капюшоном, за Флорианские ворота.
Когда потом я оглянулся на этот мой красивый город, облитый тёплым утренним светом, будто бы ещё спящий среди цветущих садов и зелёных деревьев, из моих глаз хлынули слёзы. Я думал, никогда его больше не увижу и не услышу этих его разнообразных голосов.
И как раз, словно на прощание, непередаваемой сладостью звучали утренние колокола и весёлые голоса пробуждающихся на работу людей.
Мой поспешный побег, который мог показаться трусостью, всё-таки оказался необходимостью. Позже я узнал, что в этот же день три раза приходили за мной из замка, вызывая к королю. Те, кто были с Ольбрахтом, советовали, чтобы, когда я прибуду, не пускать меня на крыльцо и бросить в башню. И это бы осуществили, и один Бог знает, выбрался бы я оттуда живым.
Королевское приключение не могло остаться в тайне, потому что ночью сразу позвали доктора Мацея из Мнихова, чтобы осмотрел рану, которая, как оказалось, была глубокой, а оттого, что у Ольбрахта была испорчена кровь и от неё на лице проказа, она долго не хотела заживать.
Никто не вдавался в то, каким образом короля угораздило её получить и что сам за нею шёл, а всех возмущало то, каким надо быть наглецом, чтобы посметь броситься с мечом на помазанника.