А в печке пылал огонь, и в его жарком пламени исчезали последние черные крохи пепла от сгоревшей бумаги…
Самолет вздрагивал и гудел, словно какой-то великан дул в гигантские органные серебряные трубы, пел свою суровую песнь.
И Косачеву вспомнился еще один черный день в его жизни.
Большие костры пылали в пустынной снежной степи. Холодный ветер гнал поземку, рвал огненные языки костров, сильнее раздувал пламя. У огней грелись люди, закутанные в платки, попоны, одеяла и во что попало. Тянули руки к пламени, зябко тряслись от мороза, пританцовывали, топтали худой, разбитой обувью чернеющий от пепла снег. Не успев отогреться, возвращались к своим рабочим местам, сгружали с железнодорожных платформ тяжелые металлические детали. У кого не было рукавиц, тот обматывал руки тряпьем. Не дай бог было схватиться голой рукой за промерзшую железку — до костей отрывалась кожа с мясом.
Женщины, старики и подростки до изнеможения возились с токарными станками, пытались наладить их, хоть как-нибудь пустить в ход. Монтажники соорудили хилую подвесную крышу и ставили стены-времянки, стараясь не мешать рабочим. Никто не разгибал спины, не думал о голоде, о холоде, об опасности.
Сам директор завода Косачев, мастер Никифор Шкуратов, Воронков и еще несколько человек в тот день упорно старались запустить мотор землеройного крана. Ни ветер, ни мороз не могли остановить строителей. Настойчиво и отчаянно люди рыли мерзлую землю, вбивали в грунт железные сваи, тянули электрические провода, крепили их на подпорках, подключали станки.
Под открытым небом в адском вихре бурана женщины, старики, неокрепшие голодные мальчишки и девчонки работали на токарных станках, точили детали для минометов и снарядов. На грубой, неотесанной доске сарая, называемого цехом, висело полотнище с надписью: «Все для фронта! Все для победы!»
Ветер яростно трепал красный кумач. Гвозди цепко держали полотнище. Злой ветер кружился над стройкой, наметал сугробы, закидывал снегом людей и станки.
За одним из станков под открытым небом трудилась и жена директора Анна Григорьевна, а рядом с ней ее подруга — Мария Емельяновна Шкуратова. А там подальше, в буранной метели, копошились черные тени других женщин, и трудно было их сосчитать и запомнить в лицо.
Вечером, при свете прожектора, Мария и Анна тащили на санках тяжелый деревянный ящик с заготовками для снарядов, подвозили прямо к платформам. Вдвоем, поднатуживаясь так, что чуть не лопались жилы, они поднимали тяжелый груз на борт платформы, и вдруг Анна нечаянно поскользнулась, упала на мерзлый снег. Ящик сорвался с края платформы, сильно ударил ее в грудь. Анна вскрикнула, глухо застонала, пыталась подняться и не могла.
Мария бросилась на помощь, подхватила ее за плечи, крикнула в темную, холодную ночь:
— Эй, люди! Помогите!
Вскоре прибежали рабочие, появился и Косачев. Он поднял Анну на руки, понес к костру.
— Аннушка! Аня! Больно тебе? Потерпи, милая! Слышишь меня, Аннушка?
Но Анна не слышала мужа, не отвечала. Молчала, закрыв глаза. Умолкла навсегда. Косачев не опускал ее с рук, нес куда-то в степь, шагал мимо костров, мимо усталых, измученных людей.
Похоронили Анну в мерзлой земле, разбитой на крупные угловатые комья.
Косачев стоял у края могилы, прикрывая полой пальто озябшую дочку. На его суровом лице леденели слезы, ветер сердито трепал жесткие волосы на непокрытой голове.
Тамара неутешно плакала, хрипло кричала:
— Мамочка! Ма-ма!
Ни ласковые причитания Марии Емельяновны, ни добрый, сочувствующий взгляд Никифора Шкуратова не могли успокоить девочку, остановить ее рыданий…
ebooksa