Русская басня

Калигула, любовь к лошадушке храня,     Поставил консулом коня; Безумну цесарю и смрадному маня, Все чтут боярином сиятельна коня; Превосходительством высоким титулуют; Как папу в туфлю все лошадушку целуют; В Сенате от коня и ржание и вонь. По преставлении Калигулы сей конь, Хотя высокого указом был он роду, Не кажется уже патрицием народу,          И возит консул воду.                Невтон, Не брав рецептами к почтению лекарства,           В почтеньи жил без барства,              В почтеньи умер он.

СТРЯПЧИЙ

Какой-то человек ко стряпчему бежит: Мне триста, говорит, рублей принадлежит, Что делать надобно тяжбою, кáк он чает?              А стряпчий отвечает:                        «Совет мой тот: Поди и отнеси дьяку рублей пятьсот».

ЗАЯЦ И ЛЯГУШКИ

          Испуган Заяц и дрожит, И из кустарника к болоту он бежит.                 Тревожатся Лягушки,           Едва осталися в них душки,                 И становятся в строй. Великий, думают, явился им герой. Трусливый Заяц их хотя не побеждает,                 Однако досаждает:                      «Я трус, Однако без войны я дал Лягушкам туз». Кто подлым родился, пред низкими гордится, А пред высокими он, ползая, не рдится.

ОСЬ И БЫК

     В лесу воспитанная с негой,          Под тяжкой трется Ось телегой      И, не подмазанна, кричит. А Бык, который то везет, везя — молчит. Изображает Ось господчика мне нежна,      Который держит худо счет,              По-русски — мот,         А Бык — крестьянина прилежна. Страдает от долгов обремененный мот,      А этого не воспомянет,      Что пахарь, изливая пот, Трудится и тягло ему на карты тянет.

ХВАСТУН

Шел некто городом, но града не был житель,               Из дальних был он стран, И лгать ему талант привычкою был дан.               За ним его служитель, Слуга наемный был, из города сего,               Не из отечества его. Вещает господин ему вещанья новы И говорит ему: «В моей земле коровы               Не менее слонов». Слуга ему плетет и сам рассказен ков: «Я чаю, пуда в три такой коровы вымя, Слонихой лучше бы ей было дати имя. Я думаю, у ней один полпуда хвост.               А мы имеем мост,               К нему теперь подходим. По всякий день на нем диковинку находим.               Когда взойдет на срединý, Кто в оный день солжет, мост тотчас разойдется,               Лишь только лжец найдется,               А лжец падет во глубину». Приезжий говорит: «Коровы-то с верблюда, А то бы очень был велик коровий хвост. Слоновьего звена не взрютишь на три блюда. А ты скажи еще, каков бишь ваш-ат мост?»               «А мост-ат наш таков, как я сказал, конечно».               «Такой имети мост,               Мой друг, бесчеловечно.               Коровы-то у нас               Поболе, как у вас. А мост-ат ваш каков?» — «Сказал уже я это. У нас же и зимой рекам весна и лето:                                Нам       Мосты всегда потребны по рекам...» «Коровы-то и здесь такие ж, как и там; Мне только нá этот час ложно показалось, А оттого-то все неловко и сказалось.           А мост-ат ваш каков?»               «Как я сказал, таков». Приезжий говорил: «Коль это без обману,       Так я через реку у вас ходить не стану».

ПОРТНОЙ И МАРТЫШКА

                 Портной кроил,           Мартышка это примечает                      И чает, Искусства своего Портной не утаил.                  Зачем-то он, Скроив, и то и то оставив, вышел вон. Мартышка ножницы Портного ухватила                     И без него,                  Не зная ничего,                  Изрядно накутила, И мнила так она, что это ремесло           От знания ея не уросло.           Зверек сей был ремеслоборец: Портной — пиит, а он — негодный рифмотворец.

ДЕРЕВЕНСКИЕ БАБЫ

          Во всей деревне шум,           Нельзя собрати дум,           Мешается весь ум:           Шумят сердиты бабы.           Когда одна шумит, Так кажется тогда, что будто гром гремит. Известно, голоса сердитых баб не слабы. Льет баба злобу всю, сердитая, до дна, Несносно слышати, когда шумит одна. В деревне слышится везде Ксантиппа древня, И зашумела вся от лютых баб деревня.           Вселенную хотят потрясть. О чем они кричат? — Прискучилось им прясть,           Со пряжей неразлучно           В углу сидети скучно И в скуке завсегда за гребнем воздыхать.           Хотят они пахать. Иль труд такой одним мужчинам только сроден? А в поле воздух чист, приятен и свободен. «Не нравно,— говорят,— всегда здесь быть:                          Сиди,                          Пряди           И только на углы избы своей гляди. Пряди и муж, когда сей труд ему угоден».                 Мужья прядут, А бабы все пахать и сеяти идут.           Бесплодны нивы, будто тины,           И пляшет худо вертено.           В сей год деревне не дано           Ни хлеба, ни холстины.

ВОРОНА И ЛИСА

И птицы держатся людского ремесла. Ворона сыру кус когда-то унесла И на дуб села. Села, Да только лишь еще ни крошечки не ела. Увидела Лиса во рту у ней кусок, И думает она: «Я дам Вороне сок.      Хотя туда не вспряну,      Кусочек этот я достану,      Дуб сколько ни высок».      «Здорово,— говорит Лисица,— Дружок Воронушка, названая сестрица!          Прекрасная ты птица;      Какие ноженьки, какой носок, И можно то сказать тебе без лицемерья, Что паче всех ты мер, мой светик, хороша; И Попугай ничто перед тобой, душа; Прекрасняе сто крат твои павлиньих перья; Нелестны похвалы приятно нам терпеть.      О, если бы еще умела ты и петь! Так не было б тебе подобной птицы в мире». Ворона горлушко разинула пошире,           Чтоб быти соловьем; «А сыру,— думает,— и после я поем: В сию минуту мне здесь дело не о пире».      Разинула уста      И дождалась поста: Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста.      Хотела петь — не пела;      Хотела есть — не ела; Причина та тому, что сыру больше нет: Сыр выпал из роту Лисице на обед.

ПИИТ И БОГАЧ

Богатый человек прославлен быть желал, Отличным тщася быть отечества в народе; Он сроду не служил и хочет быти в моде, И не трудясь ни в чем. Пиита звать послал И на него свою надежду славы клал:     «Пожалуй, освяти мое ты имя в оде!»     Но что воспеть Пииту об уроде? «Будь ты отличностей моих, Пиит, свидетель! Воспой, мой друг, воспой святую добродетель!»                       «Я петь ее готов. Пристойных приберу к тому немало слов. Но как, дружочек мой, ее тогда прославлю,           Когда твое я имя вставлю?     Да я же никогда не хваливал ослов».

ГОРШКИ

                    Себя увеселять,                     Пошел гулять Со глиняным Горшком Горшок железный. Он был ему знаком, и друг ему любезный.       В бока друг друга — стук:       Лишь только слышен звук, И искры от Горшка железного блистались.       А тот недолго мог идти, И более его нельзя уже найти,       Лишь только на пути       Едины черепки остались.       Покорствуя своей судьбе, Имей сообщество ты с равными себе.

РЕМЕСЛЕННИК И КУПЕЦ

Был некий человек не от больших ремесел, Варил он мыло, был ежеминутно весел,                   Был весел без бесед, А у него богач посадский был сосед.                   Посадский торгу служит                   И непрестанно тужит, Имеет новый он на всякий день удар:            Иль с рук нейдет товар,                         Иль он медлеет,            Или во кладовых он тлеет,—            Посадский день и ночь болеет И всяку о себе минуту сожалеет. К соседу он принес на именины дар, И дал ему пятьсот рублей посадский златом. Во состоянии ремесленник богатом Уж песен не поет, да золото хранит, И золото одно в ушах его звенит;            Не спит, как спал он прежде, Ко пропитанию нимало быв в надежде.            И может ли быть сон, Когда о золоте едином мыслит он? Одно его оно лишь только утешает            И есть и пить ему мешает                         И песни петь. Сей жизни мыловар не может уж терпеть, И как ему житье то стало неприятно, К посадскому отнес он золото обратно.

ПРОСЬБА МУХИ

                        Старуха                    И горда Муха Насытить не могла себе довольно брюха, И самого она была гордейша духа.       Дух гордый к наглости всегда готов. Взлетела на Олимп и просит там богов;       Туда она взлетела с сыном, Дабы переменить ее мушонка чином, В котором бы ему побольше был доход.                           Кот                           В год Прибытка верного не меньше воевод           Кладет себе на счет. «Пожалуйте котом вы, боги, мне мушонка, Чтоб полною всегда была его мошонка». На смех Прошением она богов тронула всех; Пожалован. Уже и зубы он готовит,              И стал коток                           Жесток, И вместо он мышей в дому стал кур ловить: Хотел он, видно, весь курятник истребить           И кур перегубить;           Велели за это кота убить. Смерть больше всякия на свете сем прорухи: Не должны никогда котами быти мухи,                         Нижé вовек Каким начальником быть подлый человек.

МЫШЬ МЕДВЕДЕМ

   Хранити разума всегда потребно зрелость, И состояния блюсти не вредно целость;    Имей умеренность, держи в узде ты смелость;          Нас наглости во бедства мчат. Пожалована Мышь богами во Медведи;    Дивятся все тому — родня, друзья, соседи,    И мнится, что о том и камни не молчат;    Казалося, о том леса, луга кричат.          Крапива стала выше дуба;          На голой Мыши шуба,          И из курячей слепоты          Хороши вылились цветы. Когда из низости высоко кто воспрянет,          Конечно, он гордиться станет,               Наполнен суеты,    И мнит: «Как я еще тварь подлая бывала,    И в те дни я в домах господских поживала,          Хоть бегала дрожа,    А ныне я большая госпожа, И будут там мои надежно целы кости:    На пир пойду к боярину я в гости».          Пришла на двор; Собаки все кричат: «Вошел в вороты вор,          Разбойник, кровопийца,          Грабитель и убийца».               Трухнул Медведь               И стал робеть.               Однако поздно.          Настало время грозно. Хозяин говорит: «Попотчевать пора          Нам гостя дорогого; Дождемся ли когда Медведя мы другого? Да лишь без пошлины не спустим со двора». И тут рогатиной его пощекотили,          Дубиною поколотили И кости у него, как рожь, измолотили.

БЛОХА

Блоха, подъемля гордо бровь,                  Кровь барскую поносит,                  На воеводство просит: «Достойна я, кричит, во мне все барска кровь». Ответствовано ей: «На что там барска слава? Потребен барский ум и барская расправа».

КОРШУН В ПАВЛИНЫХ ПЕРЬЯХ

Когда-то убрался в павлинья Коршун перья           И признан ото всех без лицемерья,                    Что он Павлин.           Крестьянин стал великий господин           И озирается гораздо строго, Как будто важности в мозгу его премного. Павлин мой чванится, и думает Павлин,           Что эдакий великий господин                    На свете он один. И туловище все, все гордостью жерéбо, Не только хвост его; и смотрит только в небо.           В чести мужик гордится завсегда, И ежели его с боярами сверстают, Так он без гордости не взглянет никогда; С чинами дурости душ подлых возрастают. Рассмотрен наконец богатый господин, Ощипан он, и стал ни Коршун, ни Павлин. Кто Коршун, я лишен такой большой догадки,                    Павлиньи перья — взятки.

ДВА РАКА

     Рак Раку говорил: «Куда ты, Рак,                         Какой дурак! Ты ни шага пройти порядком не умеешь.                 Кто ходит так?                 Иль ног ты не имеешь?» Покажется, один из них был забияка,                 Другой был трус,                 А то бы стала драка; Однако не хочу в трусах оставить Рака.                 И тот подымет ус:                 «Походкою иною,— Сказал ему,— пройди ты сам передо мною».

ВОЛК И ЖУРАВЛЬ

Волк ел — не знаю что — и костью подавился, Метался от тоски, и чуть он не вздурился. Увидел Журавля и слезно стал просить, Чтоб он потщился в том ему помощник быть, И всю он на него надежду полагает. Журавль свой долгий нос в гортань ему пускает И вынимает кость. Потом он просит мзды, Что он от таковой спас злой его беды. «Довольствуйся ты тем,— зверь хищный отвечает,— Что Волк тебя в таком здоровье оставляет, Какое до сея услуги ты имел, И радуйся тому, что нос остался цел». Тот права честности немало собрегает, Кто людям никогда худым не помогает.

МУЖИК С КОТОМОЙ

Без разбору ты ври про чужие дела, Та работа не так, как твоя, тяжела. Нет, не дивно нимало и мне, как тебе, Что миляе на свете всего ты себе. Да чужого труда ты не тщись умалять, И чего ты не знаешь, не тщись похулять.           Если спросишь меня,           Я скажу, не маня,           Что честнóй человек Этой гнусности сделать не может вовек.                    Посмотри           И держи то в уме:           Нес Мужик пуда три На продажу свинцу в небольшой котоме, Нагибается он, да нельзя и не так: Ведь не грош на вино он несет на кабак. Мир ругается, видя, что гнется Мужик; Свинценосца не кажется труд им велик.           Им Мужик отвечал:           «Труд мой кажется мал.           Только бог это весть,           Что в котомишке есть           Да известно тому,           Кто несет котому».

ТЯЖЕЛЫЙ КОМАР

                       Комар не глуп,                        Увидел дуб,                        Уселся тамо, И говорит он так: «Я знаю ето прямо,           Что здесь меня стрелок,           Конечно, не достанет;                  Мой дуб высок,           И дробь сюда не вспрянет; В поварню он меня, ей-ей, не отнесет       И крови из меня никто не пососет;           Сей дуб меня спасет».       А в те часы восстала буря, Озлился воздух весь, глаза, сердясь, нахмуря,                 Весь лес трясет, А дуба ведь никто, конечно, не нагнет.       Комар поет, а ветр ревет                 И дуб сей рвет. Высокий этот дуб от ветра повалился;                 Уж дуба больше нет. Комар сказал: «Ах, я тебя отяготил, А то б тебе злой ветр беды не накутил; И от меня, увы! пришла его кончина. Ах, я твоей, ах! я напасти сей причина».

ПАХАРЬ И ОБЕЗЬЯНА

Мужик своим трудом на свете жить родился.          Мужик пахал, потел, мужик трудился,                    И от труда                Он ждет себе плода. Прохожий похвалил работника с дороги. То слыша, подняла и Обезьяна ноги И хочет похвалы трудами испросить, От любочестия и в ней разжегся пламень.                Взяла великой камень          И стала камень сей переносить                На место с места. А камень не пирог, и сделан не из теста; Так ежели когда носить его хотеть, Конечно, надлежит, нося его, потеть.                Потеет и трудится.                Другой прохожий шел,                В труде ее нашел И говорит: «На что толикой труд годится? Безумцы никогда покоя не хранят».      «Вперед не заманят К трудам меня»,— она болтала, Свой камень бросила, трудиться перестала      И жестокó роптала: «За что хвала другим, за то меня бранят».

ОТРЕКШАЯСЯ МИРА МЫШЬ