Русская басня

          Из области Смоленской      Мужик иль житель деревенский,           Как серп поля их вытер,           Пришел к нам в Питер, Не гóрода смотреть, не с дамами водиться, Не летнею порой на шлюпке веселиться, Не в оперы ходить, не в рощах здесь гулять:           Пришел он работáть. И мыслит с кем-нибудь помесячно рядиться; Нашел хозяина, работает, трудится,           Хозяин рад,           Что бог дал клад; Крестьянин лености и отдыху не знает, И точно, как осел, с усердьем работает.     Скончался год, работник деньги взял, И новый он кафтан купити предприял,           Понеже тот худенек, А платья не дают в Санктпитере без денег, Так должно с деньгами для платья расставаться;           Пошел он торговаться,           Смотрел и сторговал;           Но денег не давал, Расстался с продавцом такими он словами: «Я завтре, брат, приду с моими земляками, Которые его доброту поглядят».     Пришли и земляки, ценят и говорят:           «Кафтан, парнюга, гож,           И очень он пригож». Однако денег наш работник не дает И тако говорит: «Я завтре, брат, чем свет,           Приду к тебе опять,           Еще знакомых с пять И вся моя родня посмотрят все кафтана,           Боюся я обмана, А деньги я, мой друг, трудами достаю, Так оных никогда на ветер не даю». Родные видели, смотрели земляки,           И с легкой их руки В полмесяца кафтан и куплен и надет. Мужик по городу в кафтане сем идет           И всем напоминает, Что денежки беречь прилежно подобает, Кто пóтом и трудом копейку добывает.

М.И. Попов 

СОЛОВЕЙ

Свистал на кустике когда-то Соловей           Всей силою своей; Урчал, дробил, визжал, кудряво, густо, тонко, Порывно, косно вдруг, вдруг томно, нежно, звонко. Стенал, хрипел, щелкал, скрыпел, тянул, вилял И разностью такой людей и птиц пленял.               Когда ж он все пропел               Толь громко и нарядно, То Жавронок к нему с поклоном подлетел И говорил: «Куда как ты поешь изрядно, Не могут птички все наслушаться тебя; И только лишь одним бесчестишь ты себя, Что не во весь ты год, дружок мой, воспеваешь», «Желая побранить, меня ты выхваляешь,—           Сказал на то певец,—           Пою в году я мало,           Но славно и удало;                А ты глупец! Не сопротѝвлюся нимало я природе; Когда она велит, тогда я и пою, Коль скоро воспретит, тотчас перестаю. А противляться ей у дураков лишь в моде;           Им это сродно,      Чтоб мучиться бесплодно И против ней идти, когда ей неугодно».                Парнасские певцы, Постерегитесь быть такие же глупцы: Не предавайтеся стремленью рифмовать,         До тех лишь пойте пор, пока в вас будет сила;         Не дожидайтеся, чтоб оная простыла,         Когда бессмертие страшитесь потерять.

ДВА ВОРА

     Что есть во свете воры,      О том не входят в споры; Но только, что они покроем не одним: Иные в золоте и титлами надуты, Другие в серяках и с именем простым; Одни политики, другие просто плуты.      О двух таких ворах я басенку скажу,      И перво в них мое искусство покажу.                  Был вор простой И хаживал всегда пешком и в серяке; Доходы он сбирал не в городе, не в съезжей,          А на дороге на проезжей.                                Другой Чиновный был, и тьмы имел он в сундуке                 Червонцев и рублей, Которые сбирал с невинного народа; Поверье эдако или такая мода Есть у бессовестных подьячих и судей.          Но наконец попались оба                 В приказ:          Обоим строг указ,      Обоим кнут грозит отверсти двери гроба. Судьи калякают: «Не столько лих большой» —                     И оправляют вора; Подьячьи говорят: «Не столько лих меньшой» —                 И оправляют вора;      Обеим сторонам указы правота. Читатель! будь хоть ты решителем их спора, Скажи нам, кто из них достойнее кнута?

А.О. Аблесимов 

ДВОРЯНКА В КУПЧИХАХ

Чиновного отца дочь, девка-сирота, По бедности купцом в супружество взята:           Купецкой став молодкой, Другою начала ходить походкой!           Во девушках она           Не кушала вина           И презирала водку,       Одну имела лишь охотку:           Почасту кушать чай!           Читатель, примечай:           Придвинувшись к купчищу,           Придвинулась к винищу           И к крепкому пивищу, Пустилась в чарку нос частехонько втыкать.           Привыкла куликать... И ныне уже пьет она с охоткой           Поутру тот же чай;           Но пьет его уж с водкой...           Читатель, примечай: Плотненько ежель кто вокруг кого потрется      Иль с кем дружненько поведется, Ума и разума того и наберется.

КУПЧИХА ВО ДВОРЯНКАХ

          Купеческая дочка,           На возрасте девочка,           Смазливенька лицом, В замужстве быть никак не мнила за купцом... Отец ее имел достаточек свободный; Так ей желалось быть, конечно, благородной!           Не стало дело в том,           Старуха шасть к ним в дом!           Невесте роспись в руки, И ей за женихов сама бралась в поруки...           Старик свое дитя,           Утешить захотя,           Не размышляя боле, Желая следовать во всем дочерней воле: Заметил женишка в сей росписи с чинком, Которого отец ему бывал знаком... Откладывать сего вдаль дела не хотели,     Условились: жених, на смотр явясь,           Невесте полюбясь,     Ударив по рукам... подружки песни пели;     Потом и свадебку немедленно свертели. Причина скорости такой сия была:     Невесте честь мила... Жених же выгоды свои, напротив, числил; Он состояние свое поправить мыслил: Деревню чтоб купя, иметь с нее доход... Но сказан вдруг ему нечаянный поход! Пришло супружнику с супругой расставаться; Однако ж не забыл он к денежкам прибраться И, нагрузяся всем, сел на воз как-нибудь,     Да и отправился в свой путь...           Осталась молодая,           Об муже потужа И всю потом печаль на радость преложа... Затейливостей тех своих не покидая, Какие в девушках приятны были ей,           На воле став своей, Приданое она довольное имея; Но как себя вести, того не разумея, Не в зрелом возрасте она еще была,— По-новомодному во всем себя вела:           Уборы и наряды           Брала всегда без ряды. Сначала чистые платила рубельки; А после начала давать и вексельки, Лишь только чтобы ей со вкусом нарядиться... Не слушалась ни в чем родимого отца, Не знала, как себе уставить и лица!           И вздумала гордиться Перед купчихами, их стала презирать. Пустилась картами исправно козырять!.. Убит в походе муж, супружница осталась... Родня ей новая немедленно сыскалась:     Кто кум, кто сват, кто брат...     Недолго ж это длилось, Повсюду вексельков довольно расплодилось; Голубушку сию стащили в магистрат. Отец хоть выкупил ее из сей неволи, Но уж восстановить не мог ей прежней доли. Купец при свадебке щедрéнько поступил: За дочерью он все именье укрепил,     Сам чистым чист остался И после только чуть не по миру скитался.

ПРИКАЗНАЯ УЛОВКА

Читал печатное, не помню, где-то я,        А повесть вот сия: Когда б подьячих мы не сами баловали И повод им к тому не сами подавали,        Они б не плутовали,        Они б не воровали, И в век свой в сем грехе они бы не бывали...        А я скажу на то:        Вы спросите... а что?        Не пременю я слова,        Рассказка вот готова: Как в свете жив, нельзя порока избежать, Или болтливому рот накрепко зажать, Или ленивому к наукам прилежать, Так точно всякого подьячего от взяток        Не можно вовсе удержать...        Прибыток сей им сладок,        А путь к нему им гладок; Хоть с первых дней указ подьячих испужал, Да брать им за труды никак не удержал! Приказный выдумал тотчас такие хватки: Как брать тайком им взятки, Дабы просильщикам о том не докучать,        А прибыль получать.        Подьячески головки Легко изобретут надежные уловки, И вот что вымыслил писец: его возьми        В свою просильщик норку,        Напой и накорми;        Потом в нехитрую игорку, Что вычислил писец с просильщика содрать, То должно тут ему, конечно, проиграть...            И в этом: Что взяток не берут, клянутся белым светом. Я здесь про них сказал лишь только что вершки; А в их казну рублей скопляются мешки.

И.Ф. Богданович 

СКУПОЙ

Какую пользу тот в сокровищах имеет, Кто в землю прячет их и ими не владеет?               Живет в провинции скупяк,               И хочет вечно жить дурак,               Затем что предки жили так.               По дедовскому он примеру               И по старинному манеру                     Имеет к деньгам веру,               Не бреет никогда усов,                     Не курчит волосов: У прадеда его они бывали прямы, Который прятывал всегда богатства в ямы. Таков был дедушка, отец и сын таков. Когда он при конце, впоследки, рот разинул,               Едва успел сказать жене,               Что деньги он в земле покинул,               В саду, в такой-то стороне, Но чтоб не трогать их,— он умер с тем заветом; Жена, не тронув их, простилась после с светом;               Вступил в наследство внук, Но деньги те еще людских не знали рук: По завещанью он зарыл их в землю ниже, Как будто для того, чтоб были к черту ближе.

НЕУМЕРЕННОСТЬ

Всяк ищет лучшего, на том основан свет; И нужен иногда к терпенью нам совет. В Сибири холодно, в Китае больше преют,              И люди то сносить умеют. Но, Муза, далеко меня ты занесла: В Китае побывать и побывать в Сибири Подале, нежели отсюдова в Кашире, И надобно туда дорогам быть пошире. Поближе я найду в пример такой Осла.             Мужик, пастушья ремесла,             Гонял на корм сию скотину,             И выбрал лучшую долину. Долина у реки, трава была густа, И близки от двора хозяйского места; На что же далеко носить ему дубину?             А на другом краю реки                          Паслись Быки                    У пастуха Луки;             Казалося, туда пути недалеки.             Их кормом мой Осел прельстился:             Прискучило ему давно             Есть каждый день одно, И переправиться однажды покусился,                          К Быкам пустился,                          Да та беда,                    Что не было туда                          Сухой дороги, А надлежало плыть: в болоте вязнут ноги,                                 Река                          Была топка.                    Кричит пастух и стонет,        Увидя, что Осел в болоте тонет. Он мнил, что глупую скотину воплем тронет;                    Однако мой Осел             На крик пастуший не смотрел                          И на средине                    Увяз по горло в тине.                                 Осел                          В болоте сел;                    Раздумал ехать в гости                          И был бы рад                    Отправиться назад;        Но, порывался он хотя сто крат, Хотя пастух в него метал каменья в злости,             Отчаян был его возврат. К чему представлен здесь Осел, увязший в тине?        Легко поймешь, читатель, силу слов: Великие стада найдешь таких Ослов, Которые, своей противяся судьбине,             Пускаются в опасный путь,             Дабы сыскать там что-нибудь, И часто на пути принуждены тонуть.

ПЧЕЛЫ И ШМЕЛЬ

Пчелино общество, с тех пор как создан свет, Житейских должностей всегда примером было,                      Всегда союз любило,                      Всегда носило мед. Вблизи каких-то Пчел, пчелиный подражатель,                      Знакомец иль приятель, Устроивши в земле конурку и постель,                      Работал также Шмель. Куда летит Пчела, туда и Шмель летает,                      И так же мед таскает.                      Хорош такой сосед,                      Который носит мед; И Пчелы, чтоб завесть с соседом хлебосольство, Судили нарядить нарочное посольство,                           Шмеля просить,                           Чтоб вместе жить                      И вместе мед носить. К Шмелю от матки Пчел явились депутаты: «Послушай,— говорят,— поди ты к нам в дупло,             У нас просторно и тепло. Мы будем завсегда друзья твои и браты И возьмем всех Шмелей к себе из-под земель».             «Я род пчелиный почитаю             И вашу добродетель знаю,—             Ответствовал им Шмель,— Но в вашем обществе живут нередко Трутни, Которые творят и шалости и плутни;                      Их плутни разбирать,                      Так время потерять.                      Я знаю цену службы                      И всей пчелиной дружбы: Хотя же у себя тружуся я един, Но в доме я моем свободный господин».

М.Н. Муравьев

СУД МОМОВ

К М. А. Засодимскому

Ты часто, слушая стихи мои с раченьем, Прочь гонишь от меня прельщающий туман: Здесь рифмой оскорблен, там смысла опущеньем, Свергаешь без чинов мной чтимый истукан. Послушай: я еще являюсь с сочиненьем, Чтоб случай дать тебе свой править важный сан. Насмешник греческий, писатель остроумный, Такую повесть нам оставил Лукиан,              Что будто в день какой-то шумный              Нептун, Минерва и Вулкан Похвастать вздумали верховностью своею        В художествах: кто лучше из троих Покажет образец способностей своих —              И Мома выбрали судьею.              Известно, парень вострый Мом:              Ума имеет он палату, И уж не спустит он приятелю, ни свату,              Лишь только бы блеснуть умом. Условье сделано, и день суда назначен.        Вулкан к мехам, Нептун во глубину, Богиня мудрости в Афинскую страну —              И ну трудиться. Труд удачен.        В условный день, лишь начало светать,              В какой-то роще отдаленной,              Внизу Олимпа насажденной, Изволили мои художники предстать                     Суда во ожиданье. Работу рук своих, Нептун вола привлек; Минерва — на столпах великолепно зданье; Вулканом изваян (возможно ль?) человек.        Приходит Мом. И что вы, добры люди, Подумаете,— он учтивость сохранит? «Твой вол прекрасный зверь,— Нептуну говорит,— Но он бы был сильней, рога имев у груди».                    Минерве: «Сей фасад Сияющ, и по всем он правилам построен; Но ежели сосед и зол, и беспокоен — Что сделаешь? Нельзя перенести палат». Впоследок очередь дошла и до Вулкана: «Вся хитрость во твоем труде истощена. Но для чего в груди не сделано окна, Чтоб правду отличать льзя было от обмана?»        Окончен суд, и участь всех равна.        Тогда мои узнали поздно боги, Что трудно и богам на Мома угодить. Зачем же критике, пииты! вас щадить? К чему ваш крик и шум? Судьи должны быть строги.

КУЧЕР И ЛОШАДИ

Не ведаю того, в каком то было лете И точно коего то месяца и дня; Лишь ехал господин по улице в карете,—                      То только знаю я. На козлах кучер был с предолгими усами И тамо управлял упрямыми конями. Не так на небесах гордился Фаетонт Иль Ахиллесов вождь коней Автомедонт. В то время, как то он без правил и закона        Скакал к стенам прегорда Илиона, Как кóзел с высоты, скиптр кучерский в руках,             Подобно как индейский шах, Гордился кучер мой и так превозносился:                    «Какая часть моя!                                    Где я? В какой высокий чин на свет я сей родился? Се подданны мои, на них мне власть дана, Тварь бедна, для меня лишь ты сотворена!» Но в час, плачевный час, как хвастал он надменно, Неслыханное зло в то время совершенно:                    Конь в брюхо брык,                    Упал мужик.                    Поднялся крик. Кто прежде в высоте вверху был над конями,             Тот стал под коньими ногами. О вы, великие и сильны на земли! Толь страшну истину из уст моих внимая,             Страшитесь, чтобы не могли Вы гордостью дойти погибели до края. И вы, всевышнего подобие и вид,       Цари, я к вам мой глас днесь обращаю, Простите мне, коль я воспоминать дерзаю, Что не презрение любовь к вам в нас родит.

ВЕРХУШКА И КОРЕНЬ

Когда-то Корень так в себе сам говорил: «Зачем мне истощать своих лишь токмо сил,                            Чтобы Верхушку,                     Такую лишь вертушку,                                   Кормить,                                   Поить                     И на себе носить? Затем ли сделан я, чтоб ей слугою быть?              Нижé она мой повелитель,              Нижé и я ее служитель:              Всегда ль мне ей оброк платить?                                   Вить И без тебя, мой друг, могу же я прожить. Ин сем-ка ей давать свои не стану соки, Не ссохнут ли ее авось-либо широки                                   Боки, На коих лишь сидят вороны да сороки». Так страшно, в ревности своей, мой Корень рек И с словом все пути к Верхушке он пресек, Чрез кои он ей слал питательную воду. Приблекло деревцо, свернулись ветви вдруг,              И наконец Верхушка — бух; И Корень мой с тех пор стал превращен в колоду.                                   Что ж?                             Вить то не ложь, И басенка моя не простенька игрушка: Итак, какой же бы из ней нам выбрать плод?                     Правительство — Верхушка,                     А Корень — то народ.

ПОЛОВИЦА

                     Когда-то Половица              Изволила поднять носок                      И вздвинуть свой бочок              Так, что другая уж сестрица              Высокородия ея Была подножием сестрицы ног сея.              «Поди,— она ей говорила,—                      И с нами не якшись; Поди и побеги во всю досочью рысь,                      Поколе будет сила». Увидев господин, что досочка поднялась, Велел ее стесать: она с другой сровнялась. Я, горделивец, баснь пишу тебе сию: Подобно унизят кичливость и твою.

ПЕРО

К его превосходительству Александру Петровичу Ермолову

      Не на брегах прозрачной Аретузы, Но там, где Вологда медлительно течет, В смиренну сень мою спустились кротки музы, И прелесть некая с тех пор меня влечет                      Их несть приятны узы. Уже и Олешев внимал стихам моим                            Средь сельских долов;        Теперь хочу я именем твоим Украсить басенку, чувствительный Ермолов.               Когда-то (может быть, теперь) Перо со Автором быть стало не согласно, Сказало так ему: «Мой друг, себе не верь И не хвали свое сложение прекрасно.                                    Напрасно Ты стал бы без меня головушку ломать; Тебе бы никогда стихов не написать. Когда бы за меня не думал ты приняться, Не стал бы ты со мной за рифмою гоняться.        А ты меня отнюдь не бережешь, Раз со сто всякий час в чернила обмакнешь,—                                   Чей тут                           Поболе труд? Спокойно ты сидишь, я только что черкаю —               И после то ж мараю.               Так потому стихи сии,               Без прекословия, мои». Писатель, тронутый, сказал во оправданье: «Неправедно сие, мой свет, твое желанье: Орудьем было ты стихи сии писать,                     Но я их сочинитель».               Сильнее можно бы сказать: Невидимый в нас ум — деяньям повелитель; Льзя быть деятельным, хотя не хлопотать; Победой славится не воин — предводитель.

БАСНЬ