Русская басня

С лягушками войну, злясь, мыши начинали —                        За что?      И сами воины того не знали;            Когда ж не знал никто            И мне безвестно то,            То знали только в мире,      У коих бороды пошире. Затворник был у них и жил в голландском сыре: Ничто из светского ему на ум нейдет; Оставил навсегда он роскоши и свет.      Пришли к нему две мышки И просят, ежели какие есть излишки                        В имении его, Чтоб подал им хотя немного из того, И говорили: «Мы готовимся ко брани». Он им ответствовал, поднявши к сердцу длани:      «Мне дела нет ни до чего, Какие от меня, друзья, вы ждете дани?»      И как он то проговорил,      Вздохнул и двери затворил.

ЛИСИЦА И ВИНОГРАД

                        Лисица взлезть              На виноград хотела,        Хотелось ягод ей поесть;              Полезла, попотела.                         Хоть люб кусок,              Да виноград высок, И не к ее на нем плоды созрели доле, Пришло оставить ей закуски поневоле.              Как дóбычи Лисица не нашла,                         Пошла,                    Яряся злобно, Что ягод было ей покушать неудобно. «Какой,— ворчала,— то невкусный виноград, До самых не созрел таких он поздних чисел;                    Хорош на взгляд,                         Да кисел».                    Довольно таковых                         Лисиц на свете,                    И гордости у них                         Такой в ответе.

ВОЛК, СТАВШИЙ ПАСТУХОМ

Когда приятным сном пастух в лугах умолк                           И овцы спали, А караульщики уж больше не брехали, Пришел для добычи голодный к стаду Волк. «Способен случай мне»,— подкравшися, Волк мыслит, Десятка полтора овец своими числит.                      Не силу он, обман                            Употребляет:                      Аркасов он кафтан                      И шляпу надевает, И подпирается он посохом его, Мнит, волчьего на нем нет больше ничего. Изрядный молодец в пастушьем Волк наряде!              А если б грамоте он знал,      Конечно бы, на шляпе подписал: «Аркас мне имя, я пастух при этом стаде».                      К Аркасу схожим быть, Чего еще тогда ему недоставало? — Чтоб голосом его немного повопить. Лишь только закричал — всё дело явно стало! Перетревожил всех противный стаду слух;                      Все овцы заблеяли,                      Собаки лаять стали,                      Проснулся и пастух. Кафтаном лицемер окутан. Как спасаться?              Не мог бежать, ни защищаться.

МЫШЬ ГОРОДСКАЯ И МЫШЬ ДЕРЕВЕНСКАЯ

Пошла из города Мышь в красный день промяться И с сродницей своей в деревне повидаться. Та Мышь во весь свой век всё в закроме жила И в городе еще ни разу не была. Как стали ужинать, Мышь градска говорила, Какая тамо жизнь, и очень то хвалила: «Ты ешь простой здесь хлеб, а я там сахар ем; Что ради там господ, и я питаюсь тем». — «Про сахар много раз, сестрица, я слыхала, Однако я его и сроду не едала,— Та говорила ей.— Попотчивай меня». А та, сим лакомством сестру свою взманя, Ответствовала ей: «Коль хочешь то отведать, Так завтра ты ко мне пожалуй отобедать». И сделалося так. Тут сахар, сыр, мясá,— Такого гостья ввек не видела часа. Но как их повара за кушаньем застали, С какою трусостью они от них бежали! И только лишь ушли — ан Кошка им в глаза! Ужаснее еще и первыя гроза. Ушли и от тоя, и тут была удача. Но гостья у сестры домой просилась, плача: «Пожалуй, поскорей, сестрица, отпусти. Ешь сахар ты одна, и с городом прости. Я сладких еств таких вовек не позабуду, А впредь, доколь жива, на твой обед не буду».

СТАРИК СО СВОИМ СЫНОМ И ОСЕЛ

Один то так, другой то инако зовет:                    На свете разны нравы,                    На свете разны правы, Но все ли то ловить, рекою что плывет?                            Кто хочет,                    Пускай хлопочет,                    Пускай хохочет,—                           Хула не яд, А без вины никто не попадется в ад. Хулитель ко всему найдет себе привязку, Я к этому скажу старинную вам сказку. Ни года, месяца не помню, ни числа,       Как вел мужик дорогою осла. С крестьянином был сын, мальчишка лет десятка;                    Но то одна догадка: Я в зубы не смотрел, да я ж не коновал, И отроду в такой я школе не бывал.              Мужик был стар и с бородою.                            С какой? С седою. Прохожий, встретившись, смеялся мужику,                    Как будто дураку,              И говорил: «Идут пешками, А есть у них осел; ослы вы, видно, сами».                    Не празден стал осел.        Крестьянин на него полез и сел. Без шпор крестьянин был, толкал осла пятами. Прохожий, встретившись, смеялся мужику,                    Как будто дураку,       И говорил: «Конечно, брат, ты шумен                           Или безумен.                    Сам едешь ты верхом, А мальчика с собой волочишь ты пешком».                    Мужик с осла спустился,        А мальчик на осла и так и сяк,                           Не знаю как,                    Вскарабкался, взмостился. Прохожий, встретившись, смеялся мужику.                    Как будто дураку,       И говорил: «На глупость это схоже.                    Мальчишка помоложе, Так лучше он бы шел, когда б ты был умен,              А ты бы ехал, старый хрен».              Мужик осла еще навьютил, И на него себя, и с бородою, взрютил;                    А парень-таки там. «Не будет уж теперь никто смеяться нам»,—       Ворчал мужик, предведав то сердечно.                                  Конечно,                    Я мышлю так и сам,              Никто смеяться уж не станет; Известно то давно, что сердце не обманет. Прохожий, встретившись, смеялся мужику,                    Как будто дураку, И говорил: «Старик и в грех не ставит,                    Что так осла он давит, А скоро седока и третьего прибавит». Удачи нет: никто не хочет похвалить. Не лучше ль на себя, мужик, осла взвалить?

ГОРА В РОДАХ

Ужасная Гора на сносях уж была: Не басней басня та, историей слыла. Неправильным дела народ аршином мерит.                    Что хочешь, то скажи,                    Ничем не докажи —                    Всему народ поверит.                                   Не всяк                                   Дурак, Однако многие не видят ясно врак.                           Обманщик — вякай,                           Безумец — такай,                    Что хочешь, то набрякай,                                   В поход                    Весь ломится народ; Уставилися все смотреть туда, откуда Из матери ийти лежит дорога чуда. Все бредит, мучится, кричит, ревет Гора:                           Родить пора. Рабята говорят: «Страшней того не ведя;                                   Слона                           Или медведя                           Родит она». А люди в возрасте, наполненны обманом, Поздравить чаяли родильницу с Титаном.                    Но что родилось бишь?                                   Мышь.

ШУБНИК

             На денежки оскалив зубы, На откуп некто взял народу делать шубы.                            Сломился дуб:              Скончался откупщик, и шуб                     Не делает он боле.                     Так шубы брать отколе? А шубников уж нет, и это ремесло                     Крапивой заросло. Такую откупом то пользу принесло.

ЛИСИЦА И ТЕРНОВНЫЙ КУСТ

                 Стоял Терновный куст.              Лиса мошейничать обыкла.                       И в плутни вникла: Науку воровства всю знает наизусть.                       Как сын собачий                 Науку о крючках,      А попросту — бессовестный подьячий. Лисице ягоды прелестны на сучках, И делает она в терновник лапой хватки, Подобно как писец примается за взятки.                            Терновный куст              Как ягодой, так шильем густ,              И колется; Лиса ярится, Что промысел ее без добычи варится. Лисица говорит Терновнику: «Злодей! Все лапы исколол во злобе ты своей». Терновник отвечал: «Бранись, как ты изволишь. Не я тебя колю — сама себя ты колешь». Читатель! знаешь ли, к чему мои слова? Каков Терновный куст, сатира такова.

ОСЕЛ ВО ЛЬВОВОЙ КОЖЕ

                Осел, одетый в кожу львову,                            Надев обнову,                            Гордиться стал И, будто Геркулес, под оною блистал. Да как сокровищи такие собирают? Мне сказано: и львы, как кошки, умирают.                     И кожи с них сдирают.       Когда преставится свирепый лев,                 Не страшен левий зев                                   И гнев; А против смерти нет на свете обороны. Лишь только не такой по смерти львам обряд:              Нас черви, как умрем, едят,                     А львов едят вороны. Каков стал горд Осел, на что о том болтать? Легохонько то можно испытать,                     Когда мы взглянем                            На мужика,                     И почитати станем                     Мы в нем откупщика, Который продавал подовые на рынке                     Или у кабака,                            И после в скрынке Богатства у него великая река, Или ясней сказать, и Волга и Ока,              Который всем теснит бока              И плавает, как муха в крынке,              В пространном море молока; Или когда в чести увидишь дурака,                     Или в чину урода                     Из сама подла рода, Которого пахать произвела природа.                                  Ворчал,                                  Мычал,                                  Кричал,                            На всех сердился,— Великий Александр толико не гордился.                     Таков стал наш Осел. Казалося ему, что он судьею сел.                     Пошли поклоны, лести И об Осле везде похвальны вести;                            Разнесся страх, И все перед Ослом земной лишь только прах;                     Недели в две поклоны                            Перед Ослом Не стали тысячи, да стали миллионы                                   Числом. А все издалека поклоны те творятся: Прогневавшие льва не скоро помирятся,                     Так долг твердит уму —                     Не подходи к нему. Лисица говорит: «Хоть лев и дюж детина, Однако ведь и он такая же скотина, Так можно подойти и милости искать; А я то ведаю, как надобно ласкать».              Пришла и милости просила, До самых до небес тварь подлу возносила. Но вдруг увидела, все лести те пропев,                     Что то Осел, не лев.                     Лисица зароптала, Что вместо льва Осла всем сердцем почитала.

ЛИСИЦА И СТАТУЯ

К Елизавете Васильевне Херасковой

Я ведаю, что ты парнасским духом дышишь,                     Стихи ты пишешь. Не возложил никто на женский разум уз; Чтоб дамам не писать, в котором то законе? Минерва — женщина, и вся беседа муз       Не пола мужеска на Геликоне. Пиши! Не будешь тем ты меньше хороша: В прекрасной быть должна прекрасна и душа.                     А я скажу то смело,       Что самое прекраснейшее тело       Без разума — посредственное дело. Послушай, что тебе я ныне донесу                                   Про Лису. В каком-то Статую нашла она лесу; Венера то была работы Праксителя. С полпуда говорит Лисица слов ей, меля. «Промолви, кумушка»,— Лисица ей ворчит,                     А кумушка молчит. Пошла Лисица прочь, и говорит Лисица:              «Прости, прекрасная девица,       В которой нет ни капельки ума; Прости, прекрасная и глупая кума». А то ты ведаешь, Хераскова, сама,       Что кум таких довольно мы имеем,       Хотя мы дур и дураков не сеем.

ЗМЕЯ И ПИЛА

Не устремляйтеся того критиковать. Кого немножечко трудненько подковать:                            Все ваши сборы                     И наплетенны вздоры Не сделают ему малейшего вреда, А вам наделают примножество стыда. Змея нашла Пилу, зверок ее то взгляду; Змея не думает усердно ни о ком             И не скупится тратить яду —       Грызет Пилу и лижет языком. Что больше вкруг Пилы она, яряся, вьется, И, проливая кровь потоком из себя,                            Пилу губя, Кровь собенну за кровь чужую почитает                            И кровью тает.                            Пилу пилит,                            Язык болит,                      Истрескалися губы. Увидела Змея, переломавши зубы,              Что тронута она была,                            А не Пила.

ФЕБ И БОРЕЙ

       С Бореем был у Феба разговор,                            Иль паче спор,              Кто больше сил из них имеет              И больше властвовать умеет. Проезжий на коне — холодноват был час — Накинул епанчу проезжий. Крышка греет,                            И есть у нас                                   Указ,       Во время холода теплей прикрыться И никогда пред стужей не бодриться:                    Ее не победишь,              Себе лишь только повредишь. «Противу холода неможно умудриться,— Сказал Борей.— Смотри, с проезжего хочу                    Я сдернуть епанчу, И лишек на седле я в когти ухвачу». А Солнце говорит: «Во тщетной ты надежде.                    А если я хочу,                    Так эту епанчу                            Сниму я прежде.              Однако потрудися ты И сделай истину из бреда и мечты».                            Борей мой дует,                            Борей мой плюет, И сильно под бока проезжего он сует;                            Борей орет,                  И в когти епанчу берет,                      И с плеч ее дерет.                      Толчки проезжий чует              И в нос, и в рыло, и в бока; Однако епанча гораздо жестока —                                   Хлопочет                      И с плеч идти не хочет.                             Устал Борей                      И поклонился ей!                      Вдруг солнце воссияло, И естество другой порядок восприяло:                      Нигде не видно туч,              Везде златой играет луч;              Куда ни возведешь ты взоры, Ликуют реки, лес, луга, поля и горы. Проезжий епанчу долой с себя сложил, И, сняв, о епанче проезжий не тужил.              Репейник хуже райска крина. О чем я в притче сей, читатель, говорю? Щедрота лютости потребнее царю: Борей — Калигула, а Феб — Екатерина.

СОБАКА И ВОР

Старый обычай и давняя мода — Были б ворота всегда на крепи; В доме всегда у приказного рода Пес на часах у ворот на цепи. Дворник, забывшись, не запер калитки, Следственно, можно втереться во двор; В вымыслах мудрые остры и прытки, Входит мудрец тут, а именно — вор. Ластится, ластится льстец ко собаке, Бросив ей жирного мяса кусок. Пес, рассердясь, закричал, будто в драке: «Рвется напрасно нахал, а не впрок. Вор подкупити меня предпримает, Хочешь прибраться ты к нашим крохам; Верна подарками пса не сломаешь, Я не повинен приказным грехам. Знаю сего я приветства причину; Взавтре, пожалуй, да в день, а не в ночь, Мясо снеси моему господину, Он до подарков поболе охоч».

КОМАР

Какой-то негде шел обоз, Клячонка на гору тянулась, Везла она тяжелый воз И стала, больше не тронулась. Сердясь, как будто на жену, Лишь только больше погоняет, Кричит извозчик: «Ну, ну, ну!» — И кляче палкой лень пеняет. Ни с места конь; гора трудна, Трудней извозчикова клика, А кляча воз везет одна, Поклажа на возу велика. Внутри у клячи адский жар, А на спине морская пена, А на возу сидит Комар И мнит: «Горчай я кляче хрена». Вся тягость, мыслит, от него — У Комара ведь есть догадка; Сскочил он для ради того И говорит: «Ступай, лошадка».

ДУБ И ТРОСТЬ

       Дуб Трости говорил: «Конечно, Трость,                    Тебе долгонько рость, Быть равной крепости и вышины со мною.                    Какою ты виною Прогневала богов — и столько ты слаба?              Боярин я, а ты — раба.                    Пускай ветр сильный стонет,              Пускай ревет и воет он, Мне столько ж, как Зефир, ужасен Аквилон, И не погнет меня. А ты, лишь только тронет                    Зефир поверхность вод, Нагнешься до земли; когда ж разинет рот Ветр сильный на тебя, лишь губы он посунет                    И хоть немножко дунет —                    Падешь и ляжешь ты. Ты образ слабости, ты образ суеты                    И вид несовершенства; Я — образ крепости, вид вышнего блаженства».                    Восстала буря; треск                                 И блеск                             На горизонте,       И треволнение в пространном понте;                    Внимают ветра крик                    Дуброва и тростник.                    Ветр бурный с лютым гневом                    Дышит отверстым зевом,                    Яряся, мчится с ревом                    Сразиться с гордым древом;                    Через тростник летит                    И весь тростник мутит.                                 Трость пала. Так сила ветрова на воздухе пропала, А он на гордый Дуб жестокость устремил. Дуб силен; но того сил ветра не имеет,                    А гнуться не умеет; Ударил ветр и Дуб тотчас переломил.              Крепчайша сила древо сшибла, Дуб пал — и Дуб погиб, спесь пала — и погибла.

ГОЛОВА И ЧЛЕНЫ

             Член члену в обществе помога,        А общий труд ко счастию дорога. Послушайте, какой был некогда совет! Сказала Голова Желудку: «Ты, мой свет,                    Изрядно работаешь:              Мы мучимся, а ты глотаешь. Что мы ни накопим, стремишься ты прибрать, И наши добычи стараешься сожрать. Какой боярин ты, чтоб мы тебе служили?» Все члены, весь совет Желудку извещал:                      «Мы твердо положили, Чтоб так, как ты живешь, и мы спокойно жили».         Но что последует? Желудок истощал               И в гроб пошел. А при его особе,         Увянув купно с ним, подобно как трава,         Все члены и сама безмозгла Голова                             Покоятся во гробе.

СВЕЧА

              В великом польза, польза в малом,               И все потребно, что ни есть;               Но разна польза, разна честь: Солдат, не можешь ты равняться с генералом.               Свеча имела разговор,                          Иль паче спор. С кем? С Солнцем: что она толико ж белокура                          И столько ж горяча.                          О дерзкая Свеча!                          Великая ты дура.         И Солнцу говорит: «Светло ты в день,               А я светла в ночную тень». Гораздо менее в тебе, безумка, жиру, И менее в тебе гораздо красоты;                     Избушке светишь ты,                     А Солнце светит миру.

ПРОТИВУЕСТЕСТВЕННИК

                     Был некой человек; Такого не было враля под небесами,                            И чудесами                            Наполнил век. Язлялися ему гораздо часто черти. Противестественник, как мы, подвержен смерти.                      О, лютая печаль!                            Скончался враль:                            Ходил купаться,              Воды излишно почерпнул,                                   Хлебнул,                            Стал пьян, заснул,                            Не мог проспаться.                    То сведала жена              И вверх реки за мужем рыщет, Повыше, где тонул, утопша мужа ищет,                     И говорит она: «Противу естества ему казались черти; Река его несет, конечно, вверх по смерти».

ПЕТУХ И ЖЕМЧУЖНОЕ ЗЕРНО

                    Кто притчи презирает                     И пользы в них не зрит, И ничего из них себе не избирает, О людях таковых Федр это говорит.              Петух нашел Зерно жемчужно;                     Оно ему не нужно.                     Куда его девать? На шею он его не хочет надевать.       Невеже Федр ума не умножает. Невежа — ум, петух — жемчуг уничтожает.

ОСЛОВА КОЖА