Русская басня

22
18
20
22
24
26
28
30

Подражание Де Ла Фонтеню

                            Гора в родах                      Стон страшный испускала               И причиняла смертным страх.                      Вселенна представляла, Что город та родит, поболе, как Париж.—                      Она родила мышь. Когда себе сию я баснь воображаю,                      Рассказ которой лжив,                            Но смысл правдив,               Я стихотворца представляю,               Что в восхищенье восклицает: «Пою, как поборал врагов Великий Петр!» То много обещать, что ж из того бывает?                                    Ветр.

ЗЕРКАЛО

Венецианского искусства труд чудесный, Стояло Зеркало в палате золотой,             И прямо против точки той, Где солнце из-за волн спешит на свод небесный. Уж первый луч его взливался на буграх И нежным горизонт румянцем багрянился, Пастух, что мучим быв любовью, пробудился, Бродил глухой стезей с овечками в полях. Уже настал тот час, что солнце выходило                                   Из туч                                   И, луч В пространство устремив воздушное, открыло                     Во тьме лежавший свет.                            За ним вослед Такой же солнца круг и в Зеркале явился, И золотом кристалл горящим воспалился. Сиянье Зеркало в кичливость привело, И вот какую речь оно произнесло: «Вселенной взоры днесь я с солнцем разделяю                     И всё то презираю,                     На что я ни гляжу: Сиянья равного ни в чем не нахожу». Но туча мрачная закрыла солнце с краю;                            Весь блеск пропал;                                  Кристалл                            Сумрачен стал. Лучами милости вельможа осиянный Мечтает, что пред ним преклонится весь мир; Но только станет ветр дыхать непостоянный — Льстецы бегут, один останется кумир.

ИЗГНАНИЕ АПОЛЛОНА

На Феба некогда прогневался Зевес             И отлучил его с небес                     На землю в заточенье. Что делать? Сильному противиться нельзя; Так Аполлон тотчас исполнил изреченье: В простого пастуха себя преобразя, В мгновение с небес свое направил странство Туда, где пенится Пенеев быстрый ток. Смиренно платье, посошок И несколько цветов — вот всё его убранство. Адмету, доброму Фессалии царю, Сей кроткий юноша услуги представляет. И скоро царскими стадами управляет. Находит в пастырях худые нравы, прю,                     Сердец ожесточенье,                     О стаде нераченье,— Какое общество поборнику искусств! Несчастлив Аполлон. Но сладостной свирелью Старается еще открыть пути веселью, Поет — и се уже владыка грубых чувств: Влагает в пастырей незнаемую душу, Учтивость, дружество, приятный разговор, Желанье нравиться; к нему дриады с гор И нимфы ручейков сбегаются на сушу.                     Небесны боги сами,                     Один по одному, С верхов Олимпа вниз сходилися к нему, И сельские поля сравнялись с небесами. Зевес изгнанника на небо возвратил.              Искусства исправляют нравы. Тот первый варваров в людей преобратил, Который выдумал для разума забавы.

И.И. Хемницер

МЕДВЕДЬ-ПЛЯСУН

              Плясать Медведя научили               И долго на цепи водили;               Однако как-то он ушел               И в родину назад пришел. Медведи земляка лишь только что узнали, Всем пó лесу об нем, что тут он, промычали;               И лес лишь тем наполнен был,               Что всяк друг другу говорил:               «Ведь Мишка к нам опять явился!»                      Откуда кто пустился, И к Мишке без души медведи все бегут;               Друг перед другом Мишку тут                                      Встречают,                             Поздравляют,                      Целуют, обнимают; Не знают с радости, что с Мишкою начать,               Чем угостить и как принять.               Где! разве торжество такое,                                 Какое                             Ни рассказать,                             Ни описать!               И Мишку все кругом обстали;               Потом просить все Мишку стали, Чтоб похожденье он свое им рассказал.               Тут всё, что только Мишка знал,                      Рассказывать им стал               И между прочим показал, Как на цепи, бывало, он плясал. Медведи плясуна искусство все хвалили,               Которы зрителями были, И каждый силы все свои употреблял, Чтоб так же проплясать, как и плясун плясал. Однако все они, хоть сколько ни старались,               И сколько все ни умудрялись,                      И сколько ни кривлялись,—                      Не только чтоб плясать, Насилу так, как он, могли на лапы встать; Иной так со всех ног тут ó землю хватился,               Когда плясать было пустился;                      А Мишка, видя то,                      И вдвое тут потщился И зрителей своих поставил всех в ничто.               Тогда на Мишку напустили, И ненависть и злость искусство всё затмили; На Мишку окрик все: «Прочь! прочь отсель сейчас! Скотина эдака умняй быть хочет нас!»               И всё на Мишку нападали,               Нигде проходу не давали,               И столько Мишку стали гнать,               Что Мишка принужден бежать.

КОНЬ И ОСЕЛ

                    Конь, всадником гордясь                     И выступкой храбрясь,                          Чресчур резвился                     И как-то оступился.                 На ту беду Осел случился И говорит Коню: «Ну, если бы со мной                     Грех сделался такой? Я, ходя целый день, ни разу не споткнуся;             Да полно, я и берегуся».                     «Тебе ли говорить? — Конь отвечал Ослу.— И ты туда ж несешься!            Твоею выступкой ходить —                     И вóвек не споткнешься».

УМИРАЮЩИЙ ОТЕЦ

                        Был отец,             И были у него два сына: Один сын был умен, другой сын был глупец.             Отцова настает кончина;                     И, видя свой конец,                            Отец                     Тревожится, скучает, Что сына умного на свете покидает, А будущей его судьбы не знает, И говорит ему: «Ах! сын любезный мой,                            С какой                            Тоской                     Я расстаюсь с тобой, Что умным я тебя на свете покидаю!               И как ты проживешь, не знаю. Послушай, продолжал, тебя я одного Наследником всего именья оставляю,                     А брата твоего             Я от наследства отрешаю:             Оно не нужно для него».             Сын усумнился и не знает,             Как речь отцову рассудить; Но наконец отцу о брате представляет:                     «А брату чем же жить,             Когда мне одному в наследство, С его обидою, именье получить?» «О брате нечего,— сказал отец,— тужить:             Дурак уж верно сыщет средство                     Счастливым в свете быть».

ДЕРЕВО

               Стояло дерево в долине И, на судьбу свою пеняя, говорит,                Зачем оно не на вершине                Какой-нибудь горы стоит; И то ж да то же всё Зевесу докучает. Зевес, который всем на свете управляет, Неудовольствие от Дерева внимает                     И говорит ему: «Добро, переменю твое я состоянье,                Ко угожденью твоему».                И дал Вулкану приказанье                Долину в гору пременить; И так под Деревом горою место стало. Довольным Дерево тогда казалось быть,                     Что на горе стояло. Вдруг на леса Зевес за что-то гневен стал,                     И в гневе приказал                Всем вéтрам на леса пуститься.      Уж действует свирепых ветров власть: Колеблются леса, листы столпом крутятся,                Деревья ломятся, валятся, Всё чувствует свою погибель и напасть; И Дерево теперь, стоявши на вершине,                Трепещет о своей судьбине.                   «Счастливы, говорит,     Деревья те, которые в долине!                Их буря столько не вредит».                И только это лишь сказало —                Из корня вырванно, упало. Мне кажется, легко из басни сей понять, Что страшно иногда на высоте стоять.

СКВОРЕЦ И КУКУШКА

Скворец из города на волю улетел,              Который в клетке там сидел. К нему с вопросами Кукушка приступила                       И говорила: «Скажи, пожалуй, мне, чтó слышал ты об нас И городу каков наш голос показался?              Я думаю, что ведь не раз              Об этом разговор случался?       О Соловье какая речь идет?» «На похвалу его и слов недостает». «О Жаворонке что ж?» — Кукушка повторяет, «Весь город и его немало похваляет».                       «А о Дрозде «Да хвалят и его, хотя и не везде». «Позволишь ли ты мне,— Кукушка продолжала,— Тебя еще одним вопросом утрудить,       И обо мне, что слышал ты, спросить?              Весьма б я знать о том желала:                       И я таки певала». «А про тебя, когда всю истину сказать,              Нигде ни слова не слыхать».              «Добро!— Кукушка тут сказала.— Так стану же я всем за это зло платить, И о себе сама всё буду говорить».

ОБОЗ

                    Шел некогда обоз; А в том обозе был такой престрашный воз, Что перед прочими казался он возами, Какими кажутся слоны пред комарами. Не возик и не воз, возище то валит.             Но чем сей барин-воз набит?                   Пузырями.

ДВА СОСЕДА

            Худой мир лучше доброй ссоры,       Пословица старинна говорит; И каждый день нам тож примерами твердит,             Как можно не вплетаться в споры; А если и дойдет нечаянно до них, Не допуская вдаль, прервать с начала их, И лучше до суда, хотя ни с чем, мириться, Как дело выиграть и вовсе просудиться Иль, споря о гроше, всем домом разориться. На двор чужой свинья к соседу забрела, А со двора потом и в сад его зашла             И там бед пропасть накутила:                           Гряду изрыла.                    Встревожился весь дом,             И в доме беганье, содом: «Собак, собак сюда!» — домашние кричали.             Из изб все люди побежали                    И свѝнью ну травить,             Швырять в нее, гонять и бить.        Со всех сторон на свѝнью напустили, Поленьями ее, метлáми, кочергой, Тот шапкою швырком, другой ее ногой             (Обычай на Руси такой).             Тут лай собак, и визг свиной,             И крик людей, и стук побой             Такую кашу заварили, Что б и хозяин сам бежал с двора долой;             И люди травлю тем решили,             Что свѝнью наконец убили             (Охотники те люди были).             Соседы в тяжбу меж собой; Непримиримая между соседов злоба; Огнем друг нá друга соседы дышат оба: Тот просит на того за сад изрытый свой,             Другой, что свѝнью затравили;                    И первый говорил: «Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил,             Что у меня ты сад изрыл».                    Другой же говорил: «Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил, Что свѝнью у меня мою ты затравил».             Хоть виноваты оба были, Но кстати ль, чтоб они друг другу уступили?                    Нет, мысль их не туда; Во что б ни стало им, хотят искать суда.             И подлинно, суда искали, Пока все животы судьям перетаскали. Не стало ни кола у ѝстцев, ни двора.             Тогда судьи им говорили:             «Мы дело ваше уж решили:             Для пользы вашей и добра                    Мириться вам пора».

КАЩЕЙ

Какой-то был Кащей и денег тьму имел, И как он сказывал, то он разбогател              Не криводушно поступая,              Не грабя и не разоряя,                      Нет, он божился в том, Что бог ему послал такой достаток в дом,              И что никак он не боится Противу ближнего в неправде обличиться. А чтобы господу за милость угодить И к милосердию и впредь его склонить, Иль, может быть, и впрямь, чтоб совесть успокоить, Кащею вздумалось для бедных дом построить. Дом строят и почти достроили его.              Кащей мой, смóтря на него,              Себя не помнит, утешает              И сам с собою рассуждает, Какую бедным он услугу показал, Что им пристанище построить приказал. Так внутренно Кащей мой домом веселится, Как некто из его знакомых проходил, Кащей знакомому с восторгом говорил: «Довольно, кажется, здесь бедных поместится?» «Конечно, можно тут числу большому жить; Но всех, однако же, тебе не уместить, Которых по миру заставил ты ходить».

СТРОИТЕЛЬ

Тот, кто дела свои вперед всё отлагает, Тому строителю себя уподобляет, Который захотел строение начать,        Стал для него припасы собирать, И собирает их по всякий день немало. Построить долго ли? Лишь было бы начало Проходит день за днем, за годом год идет,                     А всё строенья нет, Всё до другого дня строитель отлагает.        Вдруг смерть пришла; строитель умирает, Припасы лишь одни, не зданье оставляет.

ХОЗЯИН И МЫШИ

Две мыши на один какой-то двор попались, И вместе на одном дворе они живут; Но каждой жительства различные достались, А потому они и разну жизнь ведут:              Одна Мышь в житницу попала,              Другая Мышь в анбар пустой.              Одна в довольстве обитала,              Не видя нýжды никакой; Другая ж в бедности живет и всё горюет              И на судьбину негодует, С богатой видится и с нею говорит, Но в житницу ее попасть никак не может, И только тем одним сыта, что рухлядь гложет. Клянет свою судьбу, хозяина бранит, И наконец к нему Мышь бедна приступила, Сравнять ее с своей подругою просила.              Хозяин дело так решил,                  И Мыши говорил, Котора с жалобой своею приходила: «Вы обе случаем сюда на двор зашли И тем же случаем и разну жизнь нашли. Хозяину Мышам не сделать уравненье:                  И я скажу тебе: Анбар и житницу построил я себе              На разное употребленье;              А до мышей мне нýжды нет,              Котора где и как живет».

ЛЖЕЦ

Кто лгать привык, тот лжет в безделице и в деле             И лжет, душа покуда в теле.             Ложь — рай его, блаженство, свет:             Без лжи лгуну и жизни нет.                   Я сам лжеца такого                                   Знал, Который никогда не выговорит слова,             Чтобы при том он не солгал. В то время самое, как опыты те были, Что могут ли в огне алмазы устоять, В беседе некакой об этом говорили, И всяк по-своему об них стал толковать. Кто говорит: в огне алмазы исчезают,             Что в самом деле было так;                   Иные повторяют: Из них, как из стекла, что хочешь выливают;                              И так                              И сяк             Об них твердят и рассуждают; Но что последнее неправда, знает всяк, Кто химии хотя лишь несколько учился. Лжец тот, которого я выше описал,             Не вытерпел и тут, солгал: «Да, говорит, да, так; я сам при том случился             (Лишь только что не побожился,                   Да полно, он забылся).                   Как способ тот нашли, И до того алмаз искусством довели, Что, как стекло, его теперь уж плавить стали. А эдакий алмаз мне самому казали, Который с лишком в фунт из мелких был стоплен». Один в беседе той казался удивлен И ложь бесстыдную с терпением внимает,             Плечами только пожимает,             Принявши на себя тот вид, Что будто ложь его он правдою считает. Спустя дней несколько лжецу он говорит: «Как бишь велик алмаз тебе тогда казали, Который сплавили? Я, право, позабыл.             В фунт, кажется, ты говорил?»             «Так точно, в фунт»,— лжец подтвердил, «О! это ничего! Теперь уж плавить стали             Алмазы весом в целый пуд;             А в фунтовых алмазах тут                   И счет уж потеряли». Лжец видит, что за ложь хотят ему платить,             Уж весу не посмел прибавить             И лжей алмаз побольше сплавить;                   Сказал: «Ну, так и быть,             Фунт пуду должен уступить».

БАРОН

Жил-был скупой богач, и у него один                            Был сын.                     Отец его скончался; Наследство миллион молодчику достался, И захотел сынок, имевши миллион, Бароном сделаться — и сделался барон. Баронство куплено. Теперь задумал он Быть, сверх того, еще и знатным господином                     И слыть бароном с чином. Хоть знатных он людей достоинств не имел,             Да он их представлять умел;             И все сбирался и хотел             Министром быть при кабинете,             Чтоб в царском заседать совете,             Иль славным полководцем быть. Барон! достоинство за деньги не купить!             Но все барон не мог решиться,             К чему бы лучше прилепиться,             Где б больше чести доступить:             Министром быть ли добиваться             Иль в полководцы домогаться? И так в намереньях одних живет барон, А все достоинство барона — миллион.             Он удивленье был народов Толпою гайдуков своих и скороходов; Доходами его почти весь город жил, Он в золото себя и слуг всех обложил; И ежели когда в карете проезжался, То больше лошадей своих он величался.             Льстецам он покровитель был             И ревностно тому служил, Кто, ползая пред ним, его о чем просил; А кто поступки все и вкус его хвалил, Талантами его бесстыдно восхищался, Тог верно помещен в число друзей тех был, Которые на счет баронов ели, пили,             Смеясь, в глаза его хвалили; И в тот же самый час мешки его щечили,             Как уверяли все его, Что против глаз таких, какие у него,             И Аргусовы ничего.             Надолго ль моту миллиона?             Ему другого нет закона,             Как только чтоб по воле жить,             Страстям и прихотям служить. Барон наш перестал уж больше говорить,             Министром, полководцем быть, И только к роскошам одним лишь прилепился;                     Пил, ел и веселился. А как весь миллион баронов истощился,             То стал опять ничто барон,             Таков, как был и прежде он; Без денег он от всех оставлен очутился,             И доказал своим житьем             Барон наш правду эту всем, Что детям только зла родители желают, Когда лишь им одно богатство оставляют:             Богатство — пагуба и вред             Тому, в ком воспитанья нет.

ЛЕВ, УЧРЕДИВШИЙ СОВЕТ

Лев учредил совет какой-то, неизвестно, И, посадя в совет сочленами слонов,        Большую часть прибавил к ним ослов. Хотя слонам сидеть с ослами и невместно, Но Лев не мог того числа слонов набрать,              Какому прямо надлежало              В совете этом заседать. Ну, что ж? пускай числа всего бы недостало.                    Ведь это б не мешало                    Дела производить. Нет, как же? а устав ужли переступить? Хоть будь глупцы судьи, лишь счетом бы их стало, А сверх того, как Лев совет сей учреждал,                    Он вот как полагал                                 И льстился:              Ужли и впрямь, что ум слонов              На ум не наведет ослов?              Однако, как совет открылся, Дела совсем другим порядком потекли:              Ослы слонов с ума свели.

КОНЬ ВЕРХОВЫЙ

Верховый гордый Конь, увидя Клячу в поле                     В работе под сохой,                     И в неге не такой,              И не в уборе, и не в холе, Какую гордый Конь у барина имел, С пренебрежением на Клячу посмотрел,       Пред Клячею крестьянскою бодрился И хвастал, чванился и тем и сем хвалился.              «Что? — говорит он Кляче той.— Бывал ли на тебе убор когда такой,              Каков убор ты видишь мой? И знаешь ли, меня как всякий почитает? Всяк, кто мне встретится, дорогу уступает, Всяк обо мне твердит, и всякий похваляет.              Тебя же кто на свете знает?»              Несносна Кляче спесь Коня. «Пошел, хвастун! — ему на это отвечает.—              Оставь с покоем ты меня.                     Тебе ль со мной считаться                     И мною насмехаться?              Не так бы хвастать ты умел, Когда бы ты овса моих трудов не ел».

ОСЕЛ-НЕВЕЖА

             Навстречу Конь Ослу попался,              Где путь весьма тесненек был.       Конь от Осла почтенья дожидался И хочет, чтоб ему дорогу уступил; Однако, как Осел учтивству не учился,              И был так груб, как груб родился,              Он прямо на Коня идет. Конь вежливо Ослу: «Дружок, посторонися,              Чтоб как-нибудь нам разойтися,              Иль дай пройти мне наперед». Однако же Осел невежей выступает,              Коню проходу не дает. Конь, видя это, сам дорогу уступает, Сказав: «Добро, изволь ты первый проходить. Я не намерен прав твоих тебя лишить                        И сам тобою быть».

БОГАЧ И БЕДНЯК