– Она была завернута в это? – уточняет Манфред.
– Да, – подтверждает Давид и, натянув пару латексных перчаток, берет скальпель. Затем он аккуратно скоблит лезвием ковер. С него сыпятся песок и грязь, обнажая маленький участок.
Я наклоняюсь, чтобы получше разглядеть переплетение ярко-желтых и зеленых волокон.
– Пластик? – наморщив лоб, спрашивает Манфред.
– Верно, – отвечает Давид. – В ином случае он бы развалился много лет назад.
– Так значит, она долгое время провела в воде? – спрашиваю я.
– Об этом я пока не стану судить, – криво ухмыльнувшись, отвечает Давид. – Вам придется пару дней потерпеть. Ну хорошо, я и сейчас могу вам сказать – да, она пролежала в воде как минимум несколько лет. Но сейчас я не готов утверждать, та ли это девчонка, Фоукара. Однако… Насколько мне известно, мы располагаем образцами ее ДНК, так что, вероятнее всего, сможем провести сравнительный анализ.
Давид тянет руку за маленьким прозрачным пакетиком, который лежит рядом с ковром.
– У нас еще руки не дошли это отчистить, но все же…
Он слегка разминает большим и указательным пальцами содержимое пакетика, так что луч яркого света падает на что-то маленькое и блестящее.
– Никакой видимой коррозии, – бормочет Давид. – Это золото.
Я вновь наклоняюсь и долго вглядываюсь в содержимое пакетика.
Внезапно мой желудок сводит, а сердце начинает биться чаще.
– Где вы это обнаружили? – спрашиваю я.
– Это было на внутренней стороне ковра.
– Могу я сделать фото? – прошу я разрешения.
– Будьте как дома, – приглашает Давид, делая шаг назад, чтобы я мог выбрать подходящий ракурс для снимка маленькой сережки в виде дельфина.
Некоторое время спустя…
Наступил вечер, и за окном моей квартиры в Мербю завывает осенний ветер. Он стучит и царапается в стекла. Шум мотора приближающейся машины сначала нарастает, а затем постепенно стихает.
Я сажусь в кровати, потом медленно встаю, ожидая возвращения острой боли в бедре. Морщусь, когда она напоминает о себе. Потом иду пи́сать.