Мел снег, ветер срывал шапки с голов, мама тащилась через темный Пагед, а под пальто, под блузкой ее грели воспоминания прикосновений ладоней папы. Чайки, темные окна, тучи и клаксоны звали: Коля, Коля, Коля!
Она не была Хеленой Крефт, была
Любовь разрывала ее изнутри, и словно дитя желала вырваться в мир – именно такую метафору позволяла себе мама. Охотнее всего она рассказала бы про отца всем: подружкам из училища, которых тогда у нее еще было много, своим родителям, пану Леону из овощного магазина, самому Ратайчику, который владел магазинчиком на Пагеде, даже тому пьяному фраеру, что разводил кроликов этажом выше, и только один Вацек был исключен из этих мечтаний.
Вот только, она никому не могла сказать.
Шрам папочка заработал в поединке на гарпунах. Мама просит, чтобы я не слишком-то возбуждался этой историей, потому что у отца были полные карманы подобных. А не подкидывал ли он их, словно мелочь пианисту, каждой девушке, за которой ухаживал?
На этих гарпунах он сражался, якобы, в школе моряков где-то на севере. Курсанты подрабатывали, охотясь на китов. У них имелась похожая на пушечку катапульта и несколько гарпунов, которые бросали вручную; они были выкованы еще при царе. Ну что же, каждый пополняет кошелек, как может.
И выходило так, что старик был, скорее всего, оборотистым типом, потому что, помимо того, что делал дырки в морских млекопитающих, он перепродавал парики, кофе, шкуры и цветные фломастеры[17]. Все эти парики и непромокаемые плащи уходили, что твои презервативы на празднике венерических болезней.
И вот в этом всем бизнесе, от париков до китов, и у папы имелся дружбан, имени которого мама пока что не хочет произносить. И как-то раз этот приятель, веселый и нормальный тип, вернулся с дела и сообщил, что его замели. Весь товар, что был при нем, он сдал, чтобы не попасть за решетку. И отца спас, так он говорил.
Через месяц он красовался в новой куртке, ну а старик, он ведь дураком не был. Схватил его и сказал: ты, такой-сякой, пошли,
С помощью ложек и сахарницы мама показывает, как все было.
На расстоянии половины длины броска они нарисовали окружности. В них встали. Никто не мог пересечь линии окружности.
Тот коллега бросал первым, ведь мой неустрашимый старик его вызвал. Короче, взял он этот гарпун и весело подбрасывал в руке, оценивая подвижность цели.
А старик тем временем стоял спокойно. Слышал только, как сердце вопит, желая остаться в живых. И застыл на месте, потому что видел подобные поединки: когда гарпун летит, уже ничего не поможет. Некоторые отскакивали в сторону и нанизывались на метательное оружие.
Дружбан метнул. Ледяной воздух застыл, или что-то в этом роде.
Гарпун чиркнул щеку папы-памятника.
Старик стряхнул кровь с подбородка и нагнулся за своим гарпуном. А его противником дергало, он глядел, куда бы отпрыгнуть, земля в кругу жгла ему ноги. Отец следил за его движениями, а потом бросил. Он верно оценил направление бегства, потому что попал парню под левое плечо, да так, что гарпун развернул его и отпихнул на зевак.
Хлопец, которого уносили с поля боя, визжал, словно бы ему яйца напильником обдирали. Целый квартал он провел в лазарете, и в экипаж уже никогда не вернулся. Потом пошел в военную разведку или типа того. Мама делается очень таинственной, когда упоминает это дело, только отмечает, что вскоре я узнаю больше.
Покрытого кровью отца коллеги занесли в гарнизонный клуб под аккомпанемент криков браво, свистов, бряцанья стаканов и стон аккордеона. Там над бутылкой водки сам сшил свою рану. Опухавшую рожу обложил паутиной, чтобы избежать заражения, и продолжал пить. На нары его уложили вместе с победным гарпуном.
- В общем, твой отец был, более-менее, таким, - говорит мама.
ebooksa