Я понимаю, что ты должен извергнуть из себя определенные вещи. Я даже и представить не могу, насколько чудовищно ты себя чувствуешь. Просто, не сиди до самого утра, не кури столько сигарет и не увлекайся этой жирной жратвой, потому что, если все так пойдет и дальше, Хелена будет рассказывать про пришельцев на твоих похоронах.
Ты замыкаешься в себе, запираешься на все замки, защищаешься перед нами, словно бы превращался в кого-то иного и отбрасывал нас, нежелательных свидетелей этого преображения. Я не могу этого вынести. Олаф тоже видит это.
Ты бродишь по квартире и бормочешь какую-то ненавистническую чушь. Бешено бурчишь всякий раз, когда я скажу то, что Тебе не нравится. Кричишь. Ну да, Ты часто кричишь, но Тебе кажется, будто бы говоришь нормально.
А самое ужасное – это Твои глаза, в какие-то ужасные моменты они делаются пустыми и мертвыми, будто мокрые камни; и тогда я боюсь, что мужчина, которого я люблю, перестал существовать, поскольку выел себя изнутри.
Ты глядишь на меня, будто бы меня не знаешь, тогда у меня складывается впечатление, будто тебе хочется меня оттолкнуть, пройти сквозь меня, будто я какое-то препятствие на пути.
Вернись к нам. Мы скучаем по старому Тебе. Если Тебя все это переростает, мы можем поискать Тебе специалиста, психолога или кого-то, кто выпишет тебе снотворное. Боюсь, что может случиться нечто страшное, и для нас все будет уже поздно.
Я знаю, что ты не читаешь свои записки и, похоже, понимаю, почему так, но надеюсь, что сделаешь исключение для этой пары слов и попытаешься выбраться из ямы, в которую сам же и влез.
Ты – любовь моей жизни, мой Барсук, целый мир, замкнутый в одном человеке. Помни об этом.
Твоя Клара.
Весной Гагарин полетел в космос, и мама начала ездить на автомобиле.
Как только ей это удавалось, она запрыгивала в "Форд" и ехала через Крофтон без каких-либо разрешений, но всякий раз – на одну улицу дальше. Старик по этой причине сходил с ума. Он представил, что ее схватит полиция, и по этой причине их двоих депортируют.
Сам он учил на память законодательство штата, не превышал скорость и не покупал спиртное у женщин, потому что какое-то мертвое распоряжение запрещало делать это в Мериленде.
Спокойно вздохнул он, когда мама сдала на права, что прошло мигом: она проехала немного, сделала круг, показала, как сигнализирует рукой – и все! Она говорит мне, что в тот ден была гордой и счастливой, в животе у нее играли золотистые пчелы.
- Я хочу завести с тобой ребенка, - сказал папа, уверенный, что мама обрадуется еще сильнее.
Я знаю, что крутилось у нее в голове, потому что мне изветны такие пары, которые решились завести короеда только лишь затем, чтобы спасти близость, а из этого получался развод, война и не выплачиваемые алименты.
Еще мама думала о дедушке с бабушкой, до которых уже перестала пытаться дозвониться, о не высланных в Гдыню письмах и о том, что ребенок – конкретно я – будет страдать, когда подрастет.
Меня нельзя назвать сыном года, но я тяну ее на операцию и слушаю всю ее болтовню уже очередной вечер. Она меня боялась. Я тоже боялся Олафа.
На предложение она ответила отцу, что с удовольствием, только вначале получит высшее образование, а еще ей хотелось бы поездить по Штатам, увидеть Большой Каньон и всякое такое. Таким образом, мое пришествие на свет будет оттянуто по времени. Старик отказ перенес тяжело, поскольку ценил себя высоко и наверняка считал, что мать обязана рожать ему сыновей каждый год. Он расспрашивал, что это вообще за идея с этим образованием, ведь развлечение это не из дешевых, подобного рода вещи необходимо согласовывать совместно.
- О чем тут говорить? – спросила мама.
ebooksa