— Эй, кто там есть?
Голос старческий, с хрипотой, немощный.
— Чего тебе, Казимир? — спрашивает Шаймурат, просовывая голову в палатку.
— Крепкого чаю.
— С листьями смородины?
— Да, конечно. Что у нас нового?
Старик опускает глаза, внимательно разглядывает полог палатки.
— Людмила бросает нас.
— Принеси чаю и позови ее.
Давно ли он, старый человек, опытный геолог, уговаривал Людмилу Михайловну податься в дебри Южного Урала, искренне желая увлечь ее трудом искателя и исследователя? Это было всего полгода назад. И он уговаривал ее искренне, веря в успех дела. А теперь Милованова собирается бросить экспедицию, и у него нет уверенности в том, что ей следует остаться здесь, нет тех добрых и ярких слов, которыми можно было бы зажечь юную душу. Погас внутренний огонь, который освещает путь человеку. Когда же пришло это безразличие?
Казимир Павлович старается придирчиво разобраться, когда и что убило в нем веру в себя, веру в науку.
Быть может, это случилось в день приезда Белова? Или когда Москва с подозрительной быстротой дала согласие прислать буровое оборудование? Или когда перед ним сидели опытные сейсмологи, беспристрастно читая свою картограмму?
Он не может установить точную дату, когда его душу охватила апатия. Видимо, из множества сомнений и огорчений родилось безразличие.
Но он не собирается мириться с этим. В нем еще не все потухло.
Из груди вырывается стон, не хватает воздуха. «Проклятая болезнь отняла все силы! Только бы подняться на ноги, крепко встать на землю, тогда еще повоюем!»
Утром, во время завтрака, он невольно подслушал разговор землекопов. Один из них сказал: «Я думаю так, что лопатами не добраться до нефти». Другой ответил: «По-моему, тоже — не добраться». Первый продолжал: «Слыхал я, главный геолог собирается открывать буровую контору. Вот у него, чай, можно заработать!» Второй поддержал его: «Наверно, можно».
И они тоже только и смотрят, куда бы сбежать!
Казимир Павлович услышал легкие шаги Миловановой. Ему вдруг захотелось пожаловаться ей, добиться ее сочувствия.
— Можно к вам?
— Прошу.