Далее проповедник излагает историю Благовещения, сравнивая Деву Марию с библейской Евой:
Итак, благовестие от Гавриила к Ней явилось началом радости. Ведь первая дева при преступлении из-за своего отрицания окружила себя скорбями, и от нее произросло множество стенаний, и всякая жена из-за нее пребывала в скорби, а всякий рожденный — в горечи. А вторая Дева через Свое согласие отвратила от женского рода всякую скорбь и заградила источник всякой печали в рождении, и рассеяла облако малодушия в деторождении женщин, и облистала Своих сродниц светами радости, услышав от Гавриила: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою»[725].
Здесь воспроизводится хорошо известная нам концепция Марии как второй Евы, впервые изложенная во II веке Иринеем Лионским и получившая самое широкое хождение в греческой церковной литературе.
Беседа ангела с Богородицей приводится в виде диалога. Она спрашивает: «Как ты осмелился дерзновенно войти к не приобщившейся браку Деве и изречь весть твоих невероятных слов? Ты говоришь, что Я рожу чадо без семени… Как Я поверю тебе, насмехающемуся надо Мною?» Но ангел отвечает: «Сказал я Тебе то, что узнал, говорю, что я слышал… Я не могу возвестить ничего более того и не получил приказа сказать Тебе, как это будет, о Дева, но имею Тебе послужить в делах благовестия. Удивись же со мною таинству и безбоязненно прими благовестие». Дева со смирением принимает услышанное[726].
Далее проповедник, кратко упомянув о поклонении волхвов, переходит к осмыслению феномена Боговоплощения:
Как же в утробу вместилась невместимая природа, как, не изменившись, бестелесный стал плотию, как Бог Слово, истощив Себя в девической утробе, Всехвальный неизреченно воплотился от Нее в образ раба, как Совершенный стал Младенцем, как Питатель питается млеком, как Содержащий все содержится на объятьях, как «Отец будущего века» (Ис. 9:6) стал Ребенком, как Вышний стал и нижним, как Пребывавший в небесах явился на земле, как пребыл в пеленах Возница херувимских колесниц (Иез. 1:26), как Сущий «в недрах Отца» оказался в яслях? Как оказался в пеленах «Выводящий окованных мужеством» и все прочее, о чем и говорить страшно? Но, достигнув с дарами в молчании пещеры после расспроса, принеся Царю и Богу подобающую честь, с радостью возлюбили возвращение, явив начатки богопознания языческим народам[727].
Следующая часть проповеди носит антииудейский характер. Иудеи «настолько привыкли говорить нечестивые дерзости против Спасителя нашего, что открыто восклицают в настоящее время: „Мы знаем, что Моисею говорил Бог, а Сего не знаем, откуда Он есть“ (Ин. 9:29). О, дерзновенные дела! О, ненависть, не дающая иудеям избежать их!»[728] Исихий ссылается на собственный опыт полемики с иудеями:
Всякий раз, когда я им советую, чтобы они бежали от этой скверны, они нагло мне отвечают, или призывая слова пророков, или злоупотребляя буквами закона, или используя книги поклоняемых Евангелий, как и ныне они предъявляли нашему взору их божественные страницы, бесстыдно приводя изречения о Владыке всех и дерзко говоря то, что вы слышали: «Мы знаем, что Моисею говорил Бог, а Сего не знаем, откуда Он есть» (Ин. 9:29). О, какое явное бесстыдство! О, сколь открытая разбойничья языковредность!.. Воистину «не познали и не уразумели, во тьме ходят» (Пс. 81:6). Воистину сей «народ глупый, а не мудрый» (Втор. 32:6). Справедливо Христос вопиял к ним: «Мы играли вам на свирелях, и вы не плясали. Мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали» (Мф. 11:17). Кто сможет по достоинству представить их неблагодарное мнение? Кто обличит их злобную враждебность?[729]
Оставшаяся часть проповеди посвящена перечислению чудес Иисуса Христа и мест из Ветхого Завета, которые в Церкви воспринимались как указывающие на Христа. Среди них — пророчество Исаии о рождении Христа от Девы (Ис. 7:14)[730] и образ затворенных врат из книги Иезекииля (Иез. 44:2)[731]. Все эти свидетельства, продолжает Исихий, полемизируя с иудеями, принадлежат не Новому Завету, а Ветхому:
Ведь Матерь пребыла Девой и после рождения Сына, сохранив нерушимыми печати девства, которые природа наложила на Нее. Снова смотри, что говорит Давид: «Воссияет во дни Его правда» (Пс. 71:7) и далее: «Будет обладать от моря и до моря и от рек до пределов Вселенной» (Пс. 71:8). Разве это не провозвестил кто-либо из наших учителей? Разве это не написал на таблицах или пергамене кто-либо из учеников Спасителя? Разве не проповедали заранее о Нем столькие чада обрезания и не вострубили пред Ним? Разве этого не возвестили внуки Авраама? И ты не хочешь этому верить? Постыдись хоть демонов, вопиющих и говорящих: «Что нам и Тебе, Сыне Божий?» (Мф. 8:29). Постыдись исповедания о Владыке Христе от ангелов и человеков, и демонов, и всякой твари! Если же ты и этим пренебрегаешь, приими от Отца свидетельство, возгремевшее с небес: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф. 3:17)[732].
Мы видим из этой беседы, что градус антииудейской полемики продолжал оставаться высоким и в V веке. Не в последнюю очередь это было связано с тем местом, где произносилась проповедь: в Иерусалиме христиане продолжали жить бок о бок с иудеями, и нападки иудеев на христианство, в особенности на догмат о рождении Христа от Девы, продолжали требовать ответа со стороны христианских проповедников[733].
Феодорит Кирский
Блаженный Феодорит, епископ Кирский, был современником Кирилла Александрийского. Уроженец Антиохии, он был сирийцем по происхождению, и родным его языком был сирийский. При этом греческим он владел свободно.
В разгар несторианских споров Феодорит находился в стане противников Кирилла, и на двенадцать анафематизмов Кирилла написал свои возражения. В частности, на первый анафематизм («Кто не исповедует Эммануила истинным Богом и посему святую Деву Богородицей, так как Она по плоти родила Слово, сущее от Бога Отца, ставшее плотью, да будет анафема»[734]) Феодорит возражает следующим образом:
А мы, которые следуем евангельским словам, не говорим ни того, что Бог Слово сделалось плотью по естеству, ни того, что Оно превратилось в плоть; потому что Божество непревращаемо и неизменяемо… Если же невозможно превратить непревратимое, то и Бог Слово не сделалось плотью так, будто превратилось, но приняло плоть и вселилось в нас, по евангельскому слову (Ин. 1:14)… Итак Бог Слово не сделался плотью, но принял плоть живую и разумную; не родился от Девы естеством, зачавшись и образовавшись, и с того времени получив начало существования, Тот, Который — прежде веков есть Бог, и у Бога, и с Отцом вместе пребывающий и с Отцом познаваемый и поклоняемый; но образовавший Себе храм в девической утробе был вместе с образованным и рожденным. Поэтому и Святую Деву называем Богородицей — не потому, что Она родила Бога по естеству, но человека, соединенного с Богом, который образовал Его. Если же образовавшийся в утробе Девы не человек, но Бог Слово, которое было прежде веков: то Бог Слово будет творением Духа, «ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого», говорит Гавриил (Мф. 1:20). Если же единородное Слово Бога не сотворено, а со-единосущно и со-вечно Отцу, то не есть образование или творение Духа. Если же Дух Святой образовал во чреве Девы не Бога Слово, то остается думать, что и образовался, и принял вид, и зачался, и родился естеством образ раба (Флп. 2:7). Но как образ [раба] был не без Бога, а был храмом живущего в нем Бога Слова… то называем Деву не человекородицей, а Богородицей, прилагая первое название к образованию и зачатию, а другое к соединению. Поэтому и родившийся Младенец называется Эммануилом, — и Богом, не отделенным от человеческого естества, и Человеком, не чуждым Божества… Итак, Младенец называется Эммануилом по той причине, что воспринят Богом; и Дева — Богородицей по причине соединения образа Божия с зачатым образом раба; потому что Бог Слово не превратился в плоть, но образ Бога принял образ раба[735].
Феодорит, таким образом, признает возможность использования термина «Богородица», однако обоснование этому дает иное, чем Кирилл. Для него привычнее та терминология, которая использовалась в антиохийской традиции: Бог Слово в утробе Девы устроил Себе храм, в котором пребывал «вместе с образованным и рожденным» Человеком Иисусом Христом; Младенец Христос «воспринят Богом»[736].
В письме к Иринею, епископу Тирскому, Феодорит объясняет, на каких основаниях он согласился на использование термина «Богородица». Он готов употреблять его как подчеркивающий Божественную природу Христа, но только параллельно с термином «человекородица», подчеркивающим человеческую природу Христа. В целом же он считает разгоревшийся спор вокруг термина «Богородица» ненужным и вредным для Церкви:
В чем разница между тем, чтобы именовать Святую Деву «человекородицей» и одновременно «Богородицей», или называть Ее Матерью Рожденного и Ра-бой, присовокупляя, что Она Матерь Господа нашего Иисуса Христа как Человека и Раба Его как Бога, и — для избежания поводов к клевете — предлагать ту же самую мысль под другим наименованием? Сверх сего, нужно рассудить и то, какое имя общее и какое есть собственное имя Девы: ведь об этом возник и весь спор, который не принес никакой пользы. Большинство древних отцов прилагали к Деве такое почетнейшее наименование[737]; это сделало и твое благочестие в двух-трех речах. Я имею
некоторые из них, которые
присланы твоим боголюбием, где ты, владыко, хотя не соединил с [наименованием] «Богородица» [наименование] «человекородица», но, впрочем, выразил ту же мысль другими словами[738].