Философия футуриста. Романы и заумные драмы

– Что же вы будете делать?

– Не знаю. Буду искать обыкновенную службу. Здесь, видите ли, я зарабатываю свой хлеб тем, что перевожу моим туркам латынь и занимаюсь вычислениями. Но это чудачество. Я хочу поступить куда-нибудь счетоводом или что-либо вроде этого. Так будет лучше.

– Я не понимаю ваших странностей, Ильязд. Если бы я был на вашем месте, я бы прожил тут всю жизнь не двигаясь. В Софии.

– Я рассуждал так же до вчерашнего дня. Но вчера я уже предвидел ваше появление. Вы – это моя другая, лучшая сторона. С тех пор, как вы существуете самостоятельно, она мне больше не нужна. Потому я решил дать волю своей пошлости.

Яблочков принялся рассматривать лежащие на полу книги.

– Это кто писал?

– Я.

– Вы тоже поэт?

– Вполне возможно.

– Как это читается?

– Очень трудно. Надо учиться несколько лет, прежде чем научиться читать заумь⁵.

– Дайте мне одну из ваших книг. Я займусь завтра же этим делом и потом скажу, что думаю.

– А это – это Тютчев.

Лицо Яблочкова сперва просияло, а потом запылало. Он вскочил, весь трясясь, протягивая руки, захлебываясь от радости и изумления.

– Тютчев, Тютчев, отец нас всех, дайте, сюда дайте! И после этого вы будете мне говорить, что вы случайно здесь живете, что вы не разделяете моего взгляда. А это что? Не блестящее ли доказательство? Может быть, это тоже случайно, да еще такая читанная, перечитанная, засаленная книга?

Всего знаю, всего, всего, наизусть, спрашивайте, на какой странице что написано, отвечу немедленно. Страница двести девяносто пятая: “Как с Русью Польша помирится, – а помирятся ж эти две не в Петербурге, не в Москве, а в Киеве и в Цареграде”⁶. А что? Случайно, скажете, у вас это? А известно ли вам, что когда у кого находили литературу, так ссылали в Сибирь. В какую Сибирь сослать вас прикажете? А дальше, на следующей: “И своды древние Софии, в возобновленной Византии, вновь осенят Христов алтарь. Пади пред ним, о царь России, – и встань как всеславянский царь”. И падет, вот увидите. А еще дальше: “Вставай Христовой службы ради! Уж не пора ль, перекрестясь, ударить в колокол в Царьграде?” Пора, пора, – кричал он, захлебываясь, – приближается минуточка. А это: “Москва и град Петров, и Константинград – вот царства Русского заветные страницы…” – он уронил книгу и бросился с кулаками на Ильязда. – Ну что, – кричал он, поднося эти хилые, бледные кулачки к его носу, – разоблачил я вас? Так себе, говорите, живете, уехать собираетесь, как только меня завидели. Врете, врете, все знаю, так как из ваших. Теперь молчать мне нечего. Можете быть покойны. Я сам из Неопалимой Купины⁷. Ха-хаха, а это что, – кричал он, снова бросаясь к книге, – стр<аница> 299: “Что ей завещано веками и верой всех ее царей, венца и скиптра Византии вам не удастся нас лишить…” – и он подбросил книгу к потолку, которая, шарахнув воздушные шары, ударилась о своды и вернулась в облаках сажи и паутины.

Ильязд схватил Яблочкова за руки и усадил его на сундук: “Не беснуйтесь и не вопите, вы напугаете Хаджи-Бабу. Вы заблуждаетесь, поверьте мне, я не ваш, я не с вами. Нет, не перебивайте, а слушайте. Тютчев у меня с собой потому только, что я еще не окончил работы, работы филологической, которую начал в Грузии и которая называется “Дом на говне”⁸”.

– Что?

– Слушайте не перебивая, иначе этой табуреткой я вам раскрою голову. Поняли? Вы еще слишком зелены, мой друг.

Люди пишут для того только, чтобы оставалось пространство между строк. Поняли это глупое изречение? Важно не то, что говорится, а что слышится, не смысл, не мысль, а нечто иное, далекое, подкожное вспрыскивание. Посмейте сказать, что не поняли!