Сердце кошмара

22
18
20
22
24
26
28
30

– Надо бы тебя почистить, – тихо сказал он.

– Думаю, можно тут заночевать, – произнес Недлард. – Вечереет…

И правда, солнце, которое больше не пряталось за серостью неба и полуживыми ветками деревьев, медленно двигалось к закату, а его багряные лучи все больше пропадали за макушками леса.

***

Асмер дежурил вторым. Недлард разбудил его, аккуратно ткнув в плечо, а затем с глубоким вздохом лег на брезент.

Вокруг было тихо, лишь где-то там, у подножья холма, журчала вода. С вершины зеленой лужайки, где отряд остановился, казалось, что в долине все в полном порядке, однако стоило Асмеру наклонить голову к своей одежде, и запах, которым она успела пропитаться, тут же рассеивал эту иллюзию.

Карман оттопыривал прямоугольник портсигара, любезно одолженного Кареллом, которые сейчас спал и громко храпел. Асмер поднялся, насыпал небольшую горсть табака на бумагу, провел языком по ее шершавой поверхности и чиркнул спичкой. Крохотный огонек осветил его уставшее лицо, осветил его красные, опухшие глаза и синяки под ними.

Поляна была совсем не большая, но с ее середины, где стоял Асмер, была видна лишь верхушки окружающих холм деревьев, да виднеющиеся вдалеке силуэты построек. Вышла луна, огромная и круглая, она осветила поляну мягким, но холодным светом. Деревья внизу зашумели, тихо заскрипели чахлой древесиной. Им вторил в такт тихий шелест воды. Эта мелодия в миг заполнила собой все – каждый миллиметр пространства резонировал тоской и болью. Асмер вдруг почувствовал всю грусть и отчаяние, все горе упадка, что заполнил собой долину. Глубоко вдохнул дым. Судорожно выдохнул.

Он подошел к краю поляны. Внизу раскинулся лес стоящих в воде деревьев. Почти такой же, что и днем, за исключением лишь одного: он светился. Голубоватый свет струился из-под грязноватой поверхности воды. Он исходил от тех самых щупалец, от их иголок и просветов меж чешуйками, от трещин в коре деревьев.

Музыка не прекращалась. Ветки и щупальца колыхались с ней в такт, танцевали завораживающий танец. Казалось, все они часть одного единого организма, одного единого существа. И оно страдало, мучилось от боли, столь печальной была музыка и танец, такой синхронный в своем единообразии, что сомнения в его безнадежной выразительности растворялись в ритме его движения.

Тлеющий табак обжег пальцы. Асмер бросил сигарету. Белая бумага с горящим фитилем пролетела еще несколько метров, прежде чем огонек на ее конце потух.

Асмер отвернулся. Он не чувствовал ничего, лишь пустоту и тупую боль, резонирующую со страданиями долины. Давно погибшей долины, которой теперь осталось лишь безмолвно томиться в гниющем, мертвенно бледном, струящимся голубым светом теле.

V

– Эй, – кто-то потряс его за плечо, – вставай.

Асмер с трудом открыл глаза. Перед ним, заслоняя небо, показалось уставшее лицо Рене, который дежурил последним и должен был разбудить всех, как только начнет светать. Только было все еще темно. Густые, темные тучи клубились на небе, пропуская лишь крохотные частицы света. Асмер повернул голову.

Архильд и Недлард были уже почти готовы. Первый собирал поклажу, а второй, взяв на себя обязанности Карелла, готовил завтрак. Он медленно помешивал что-то в исходящем паром котелке над костром, завороженно глядя в его карминовое пламя.

– Доброе утро, – произнес Асмер, подходя к Недларду.

Тот лишь кивнул. Лицо старика выглядело уставшим, свет пламени костра играл на его лице, выделяя глубокие морщины и борозды под глазами.

– Вчера он выглядел лучше, – подумал Асмер. – Неужели на него так повлияла смерть Карелла? – Я не то, чтобы заметил его горевания на это счет. Нет, вообще не видел. Видел, как плакал Рене, как Архильд матерился и бил кулаками деревья, отойдя от лагеря во время привала. Недлард же был как всегда спокоен и холоден, словно Карелл и не был его товарищем, а был абсолютно чужим человеком.

«Никогда не беспокойся о мертвых, беспокойся о живых», – снова вспомнил он его слова, сказанные, казалось, так давно.