Когда нам семнадцать

22
18
20
22
24
26
28
30

— А где же он сейчас?

Серафима отвернулась, пригибая голову, вышла за дверь, а когда возвратилась, глаза ее были влажными. Эх, если бы знал Ленька Кошкин, если бы он только немного знал о ее жизни, разве бы он задал такой вопрос!

— Вкусно вы очень готовите, — сказал он.

— Вкусно?.. — Серафима вдруг отчего-то закинула голову назад, и по ее щеке проползла медленная слеза. — Спасибо тебе, Лень, что так сказал. Спасибо.

И опять не знал Кошкин, что вот такие же, примерно, слова, какие вырвались у него сейчас, сказал Серафиме один уважаемый человек, директор школы. Это было несколько лет назад, в тот год, когда подошел срок уходить школьной поварихе Серафиме на пенсию.

— Где мы найдем такого повара? Может, еще повременим с увольнением? — упрашивал директор.

Но Серафима, хоть и жалко было школу, все-таки уволилась. Подошла пора, когда подношенный трудом организм потребовал тишины, покоя, свободного распорядка дня. А какой уж тут покой — быть поваром на школьной кухне?

Следуя совету добрых людей, Серафима купила на отшибе деревни, на самом берегу полноводной реки, старую избенку и поселилась в ней. Уезжать из родных мест не хотелось, хоть звали ее на Урал дальние родственники. Зачем? Здесь, на земле Амура, ей все было дорого. Отсюда она отправляла мужа на фронт. Здесь, на границе, погиб ее единственный сын Тимофей…

Если взобраться в гору над избой Серафимы, летним погожим днем можно увидеть речной перекат. Там шли когда-то жестокие бои. Там, храбро сражаясь за Родину, погиб Тимофей. Разве могла Серафима покинуть эти места?

Была она человеком трудолюбивым и не привыкла сидеть сложа руки. На своем маленьком огороде Серафима в первый же год стала выращивать лук, редис, картофель, огурцы. Сначала для себя, потом явились к ней хорошие люди с окрестных дач. Стала стараться и для них. И не заметила, как снова обрела хлопоты. Правда, только в летнюю пору.

Зимой Серафима отдыхала. То ходила к знакомым в деревню, то смотрела в клубе кино. А вьюжными днями, когда над ледяными торосами реки неслись снежные вихри, любила посидеть у плиты, включив репродуктор. Слушала песни, музыку, разные новости и подбрасывала в печку дрова. Смотрела, и никак не могла насмотреться, как пылают, потрескивают жаром в печи поленья.

А что касается дров, их было не занимать. Нет-нет да и нагрянут к ней в снежный зимний денек ребята с границы с зелеными погонами на плечах. Молодые, сильные; и пошутят, и посмеются, а между делом и дров нарубят, и прорубь ото льда вычистят, и полную бочку воды натаскают. Найдется среди них такой, что и крыльцо починит или крышу. А то возьмут ребята да и увезут Серафиму на заставу на целый день смотреть самодеятельность. Берегла граница память о Тимофее.

Но зима все же надоедала. Декабрь, январь еще куда ни шло, а с февраля уже не сиделось одной. Особенно когда по ночам завывала вьюга. С тоской на сердце вспоминала Серафима родную школу. А иной раз потеплее оденется после такой ночи, выйдет к шоссе, сядет в автобус — и в школу, к ребятам.

…Смотря на задумчивое лицо Серафимы, Кошкин сидел не шелохнувшись. Он только украдкой поглядывал на портрет ее сына в пограничной форме, и, когда, поднявшись с табурета, Серафима прошлась по дому, Кошкин понял, что не было у нее теперь сына, погиб, наверное, в бою. Она только не хотела об этом говорить. Вот, оказывается, какая это была бабка!

Серафима остановилась напротив Леньки и спросила:

— Куда же ты все-таки идешь, Лень?

Лгать уже было нельзя.

— Из лагерей иду пионерских, — сказал Кошкин, смотря на Серафиму.

— Бежишь, значит? — На бабкином лице не дрогнул ни один мускул.

— Надоело. — Кошкин вздохнул.