Боже мой! Маленький проступок мещанина так увеличен в глазах людей. Отчего ж великие, страшные пороки вельмож остаются под завесою? А! Это оттого, что нет человека, который бы осмелился поднять эту завесу. Вы называете Вольфа вором — вы несправедливо называете его. Бедный, не имущий попитания человек, и за это презираемый людьми, к тому же столько благородный, столько гордый, что не мог принудить себя вымаливать под окном, прибегает к непозволенному, но для него очень простительному средству, — и этот человек делается уже в глазах людей страшным преступником. А человек, отнимающий последнюю копейку? А несправедливый судия, делающий за деньги виновного правым, а правого виновным? Но можно ли исчислить все пороки великих людей? И этих пороков, этих преступлений люди и не видят. Не видят, потому [что] они суть преступления вельмож.
Ну да, первый раз простили его, а он не покаялся да и в другой-таки раз.
Выслушай меня: всему городу сделался известен Вольф так, как вор; все начали презирать его; все начали смеяться над ним. Это поразило, унизило его гордость и уменьшило чувство стыда; искра негодования родилась в сердце его; он силою хотел уже получить то, в чем ему отказывали. Страсть к Анне также возрастала. Но Вольф имел солюбовника, следовательно, и врага, этого бездельника Роберта, который торжествовал, поймав его в княжеском лесе. Чувство бедности, чувство оскорбленной гордости угнетали его; голод и ревность, соединясь вместе, мучили его чувствительность; он хотел удалиться от места, где он презрен, где он жестоко обижен, но страсть к Анне и вместе ревность сделали перевес. Он остается, он стреляет дичь — опять ловит его Роберт. Но не подумайте, чтобы он ловил его, сохраняя правила лесничего; нет — он ловил его так, [как] своего солюбовника. Судьи, не видя уже более у Вольфа такой вещи, которая бы заставила их сказать в его пользу, присудили отдать его в смирительный дом.
Не я ли говорил. Эка правда на свете.
Правду ты сказал, что языки у людей чешутся. Ну чего нам наговорил Роберт!
Год его наказания прошел. Отдаление любимого предмета сделало любовь его пламеннее, а тяжесть наказания возжгла искру ненависти гораздо сильнее. Он является опять в городе. Но где приклонить ему голову? Хижина его была взята жестокими судьями, мать его была уже в земле. Он идет к своим знакомым — его убегают; предлагает свои услуги в дома — ему отказывают, отказывают даже в куске хлеба. Что бы ты сделал, будучи на его месте?
Я? О, черт задави! Я бы перевешал, передушил всех людей, а наипаче богатых.
Несчастный Вольф, будучи обманут в своей надежде, будучи жестоко обижен, в третий раз прибегает к последнему средству, могущему спасти жизнь его. Он в третий раз делается лесным вором, и в третий раз Роберт умел поймать его — представить в суд. Судьи посмотрели в книгу законов и сослали его с выжженной на спине висельницею в каторжную работу. Так, все судьи смотрели в книгу законов, но ни один не заглянул в сердце его, ни один не посмотрел на расположение души несчастного Вольфа.
Ах, Господи! Он еще и теперь в крепости?
Знаю, что он должен быть там, но не знаю, жив ли он; не знаю, выдержит ли ту тяжесть работы, которую должно сносить ему. При всех грубых впечатлениях, какие получил он при воспитании, он имел не совсем испорченное сердце, искра любви тлелась еще; благородная гордость извивалась в жилах его. О! Вольф был бы великий человек, если б презрение к нему с малых лет не унизило его гордости. Так, братцы, никто не думай из вас, что Вольф сделался преступником от чего другого, как не от презрения.
Я первому вырву язык, кто станет говорить о Вольфе худое.
И Роберту?
Да, и собаке Роберту, несмотря на то, что он не боится леших. Эй, хозяин, возьми деньги; вот тебе за бутылку.
А я плачу за другую.
Прощайте, господа!
Прощай, брат!
Уверяю тебя, что они ушли.
И Роберт?
Роберт прежде их еще ушел.
ebooksa