Золото

— Ребята, держите его. Убежит. Очухается!

Зверь вдруг повернул к сплотку. Может быть, он хаживал осенью по бревенчатому тесаному настилу и теперь решил воспользоваться им для спасения. Перевалил бурое запорошенное снегом туловище через борт и побежал по сплотку. Видя, что медведь пошатывается, как пьяный, от борта к борту, три китайца, наиболее смелые, с горящими головнями отрезали ему путь.

Медведь заглянул через борт и отпрянул: благодаря западине сплоток в этом месте шел на высоких опорах — прыжок рискованный. Деваться было некуда: с одной стороны китайцы с горящими головнями, с другой — Мишка с топором. Сел на снег и замер, темнея на белом фоне неуклюжим мешком. Мишка приближался медленно, давая себе вздохнуть от бега.

Зверь попытался встать на задние лапы, чтобы встретить врага, но не смог. Оскалился и, не спуская глаз с поднятого топора, поднял лапу. Охнул и, обливаясь кровью, ткнулся головой в снег…

Костер ярко пылал, касаясь лиц сухим языком огня. Мишка сидел в кругу оживленных лесорубов и с удовольствием ел поджаренную медвежатину, напоминающую по вкусу кормленого гуся Блестящие от нестынущего жира губы расплывались, он думал о чем-то веселом. Вдруг схватил рукавицы с бревна и надел.

— А знаете, ребята, что я вам скажу. Мы ведь не станем ждать весны, не нужна она нам!

Лесорубы не поняли, о чем он говорит. Мишка ничего больше не сказал и ушел.

На следующий день видели его таким же улыбающимся, каким он сидел у костра в лесу. Полушубок нараспашку, шапка заломлена, словно ему стало жарко в ноябре. Вчера, в тот момент, когда медведь перелез в сплоток и побежал по ровному льду, посыпанному снегом, ему пришла мысль, что по сплотку можно подвезти лес на оленях. Орочоны примчат, не заикнутся о фураже.

Еще через день он поставил людей на очистку площадки под постройку и с нетерпением принялся ждать, когда лес будет наконец поднесен к сплотку, чтобы осуществить свое изобретение. Надо было точно рассчитать, куда какой лес складывать, чтобы под руками у плотников был именно тот, который нужен. Алданзолотовский техник отмахивался: до весны далеко, успеется, есть дело поважнее, но Мишка все-таки сумел убедить его.

И вот в морозный тусклый день, когда звуки раздаются на километры, по сплотку помчались олени. Крики орочон неслись неизвестно откуда. Люди недоумевали и растерянно озирались, пока не различили над бортами ветвистые рота. Бревна появлялись из устья сплотка, тянулись вереницами через ключ в поселок к очищенной площадке и складывались в штабеля сорт к сорту по длине, по диаметру и по качеству. Мгновенно все узнали о хитрости Мишки. Он был героем дня. Дело сразу двинулось вперед на четыре-пять месяцев. К весне теперь нардом будет под крышей!

И как удачно сложилось: только улеглось последнее бревно и черноглазый орочон в серой легонькой дошке повернул упряжку, хлопьями посыпался снег. Сплоток исчез под волнообразным ватным одеялом.

4

По расчищенной площадке расхаживал плотник Василий Тимофеевич. Совал залатанной рукавицей влево и вправо и капризным тоненьким голоском выкрикивал:

— Вот этот лес раскатать некуда, где его тесать. Говорил, не надо сутунки{69} близко валить. Места много заняли, а сделали тесно. Вот тут надо снег убрать. Не барак рубить будем!

Он хмурил нависшие брови, и от того, что был очень уж тщедушен и мал ростом, а голову имел большую, как у настоящего человека, смешной получалась его важность. Но Мишка уже был предупрежден: улыбнуться — ни-ни, уйдет, ничем не воротишь: ни мольбой, ни угрозой. Обидчивый. Сам из Рязанской, но в Сибири давно. Знают его по всей Лене от Качуга до Якутска. Все самые нарядные дома с резными карнизами и наличниками — его рук работа или его учеников. Говорят, тоже соблазнился золотом и забрел на Незаметный. Попытался сменить топор на кайлу, но стукнул, будто обухом, себе по лбу, сгоряча сейчас же вышел из артели и взялся опять за топор.

— Василий Тимофеевич, а когда начинать думаете?

В ответ шевелились сердито оттопыренные усы, Василий Тимофеевич продолжал рассматривать площадку, длинные канавы под фундамент, камни и, только вернувшись снова к бревнам, сурово сказал:

— Когда брюхо наточим, тогда и встанем. Паек мал даете, вот что.

Он вынул из-за кушака топор с отшлифованным топорищем, — может быть, завезенный еще из родной Рязанской, — поплевал на вареги и на пробу взял с бревна длинную ровную, как из-под фанерочного станка, щепу. Зарубил, отвалил на снег и выпрямился. В усах и глазах играла улыбка.

— Вот тебе и «когда, когда». Начали, чего тебе надо. — И прибавил, снова нахмурившись: — завтра встанут пять человек. А через недельку — десять.