Золото

Нисколько не устраивало такое решение: хотелось сразу поставить топоров двадцать или, по крайней мере, пятнадцать — они были, Мишка хорошо знал. Василий Тимофеевич был старостой в большой артели, которая работала у Алданзолото на всевозможных постройках, — но не упомянул о том.

— Хорошо, Василий Тимофеевич, и на этом спасибо. Все-таки дело будет подвигаться вперед, а не назад. Только вот, Василий Тимофеевич, боюсь весной плотников не будет, на деляны уйдут. К началу лета хотелось бы открыть нардом, на спектакле побывать. Тяжело рабочим без культурного развлечения. Спирт и карты, карты и спирт, только и дела. Конечно, ты знаешь, в тебе сила… если нельзя больше поставить…

Василий Тимофеевич стоял насупясь, усы отдувались, словно их шевелил ветер.

— Поставить, поставить. Бывало подрядчик возьмет работу, договорит плотников и первым делом — четвертную на стол. А утречком глядишь, если на его харчах, — ты еще не вставал, а уж щи готовы с бараниной или говядиной. Летом, конечно, с солониной. На точеное брюхо и топор играет в руках. Хозяин за тобой ухаживает, ублаготворяет, чтобы поскорее да получше сделал. Плотники да печники любимые люди были. Потому сруб да печка — хата. Жилище да пища — самая главная вещь на земле. Вот как бывало. А то — поставить, поставить.

И такой жалкий вид был у Мишки, что Василий Тимофеевич вдруг буркнул:

— Посмотрю по делам, может завтра и весь десяток встанет.

Мишка опасался даже благодарить Василия Тимофеевича, как бы неосторожным движением не испортить дела.

Через несколько минут он ворвался к Пете. Молча принялся что-то доставать из бездонного кармана, морщился, помогал левой рукой и, наконец, вытянул сосновую щепу.

— Вот она, первая. Золотину так не поднимал бывало в «алтаре», не было такого удовольствия.

Сунул щепу к носу приятеля.

— Ну, как она?

— Сосной пахнет.

— Нет, не сосной, ты не понял. Сосной каждая пахнет. Мало толку. Культурой пахнет, дорогой.

Показалось — Петя слишком спокойно встретил такое важное событие, как начало постройки. Решил добежать до Поли и посидеть в ее логове. Кстати, надо что-нибудь придумать. Нельзя ли ее вытащить хотя бы к себе в барак? Давно собирался поговорить с ней, да в этих хлопотах разве вспомнишь. Мишка пытался укорить себя, но ничего не получалось. Шагал с поднятой головой и бормотал несвязные, веселые слова:

— Поднимут. Десяток топоров! Что мороз? Возьми погрейся. Непременно! Чудак.

Он знал, что Поля живет в конце поселка, знал у кого, но ни разу не был у нее. В сумерках он боялся пробежать мимо и замедлил шаги. Если бы не труба, виднеющаяся из снега черной кучкой, землянку можно было бы принять за сугроб. Мишка спустился вниз по обледенелым ступеням и, шаря в темноте, за что бы открыть дверь, услышал женский раскатистый смех. Совершенно неожиданное зрелище открылось перед ним. За столом, покрытым суровой скатертью, старатель с увлечением отшлепывал картами по маленькому носу Поли. От каждого удара пухлые щеки тряслись, глаза сильнее жмурились, но голова все смелее задиралась кверху, навстречу ожидаемому удару.

— Садись, Миша, — крикнула она, получив последний шлепок, — сейчас и тебе налупим!

В землянке было чисто: стены и потолок промазаны глиной, без щелей, пол крепко убит, небольшие нары из широких плах ровной стороной кверху, и отдельно, — за пологом из ситца в горошинку, — койка на козлах. Возле плиты — скамья с утварью, над скамьей — кухонная полка.

Мишка присел на краешек нар, чтобы не стоять согнувшись, — затылок упирался в потолок.

— Ты по делу? — спрашивала Поля, принимая карты от сдатчика. — Тогда подожди, сыграем кон, и я свободна.