Зеркало висело над умывальником возле входа. Когда-то это было красивое зеркало, средних размеров, овальное, в деревянной раме с завитушками. Сейчас же, треснутое наискосок с верха до середины, оно наводило грусть рыжиной пятен и матовой мутью, похожей на туман. Лак, когда-то облагораживавший дерево, давно потрескался, в резьбе скопилась грязь, плесень…
Шляпа сделала Онисима неузнаваемым и, конечно, смешным. Нет, она была ему в самый раз и сидела совсем неплохо. Но то, что Онисим был в облезлой стеганке, грязных кирзачах, латаных солдатских галифе, лишь подчеркивало нелепость данного головного убора.
— Может, зазря я потратился? — спросил он неуверенно, умоляя взглядом о возражении.
— Любовь к женщине, как и к отчизне, требует естественных жертв, — высокопарно ответил я.
Дед Антон одобрительно кивнул головой. Сказал:
— Я помню, когдась влюбился, бычка на радостях зарезал. И съел…
— Один? — поинтересовался я.
— Не-е… С хлопцами. Но все равно расходы.
Онисим снял шляпу, повертел ее перед окном на свету.
— Сто шестьдесят целковых стоит, — сказал не без гордости. Облизал губы.
— Ты бы на отрез гроши копил, — посоветовал дед Антон. — С отреза пошить можно и портки, и пиджак…
— Деньги не копить надо, зарабатывать, — веско ответил Онисим. Повесил шляпу на гвоздь, рядом с полотенцем. Посмотрел на нас с дедом: — Между прочим, у меня сегодня день рождения, так считайте, сам себе подарок сделал.
Дед Антон шмыгнул носом, потер ладонь о ладонь. Была у него такая привычка. Напомнил:
— Поставить бы по такому случаю не грех…
— Вам бы все ставить… — Вынул из сумки бутылку белой. — Ладно, пользуйтесь моей сердешностью…
Окно было открыто. С улицы слышалось кудахтанье курицы. Тянуло свежим воздухом. Между корявым стволом груши и оранжевыми кустами смородины светилась паутина. Еще час назад, когда я распахивал раму, паутины не было. На упавших листьях то там, то тут розовели и желтели яблоки, издалека похожие на грибы. На заборе, выгнув спину, сидела кошка, смотрела на дорогу, по которой впряженные в телегу быки тащили воз с камышом…
Глаза Онисима светились. Они не делались от этого красивее, но какой-то таинственный свет шел из них: белый, будто припудренный. Была в нем сухость и даже жестокость и ненасытная жажда простора. Может, через нее, эту жажду, смотрели в распахнутое окно на дорогу, на быков, на телегу поколения степняков-кочевников, далеких предков Онисима, от которых у него только и остались одни глаза.
— Хочется весело отметить день рождения, — тихо сказал Онисим, все еще не видя нас. — Что-то очень хочется. Почему?
— От уважения, — бесхитростно объяснил дед Антон. — Уважительный ты человек, вот и бродит в тебе, как брага, желание учинить в нашем кругу праздник собственного появления в мир божий.
Повернулся Онисим. Света больше не было в его глазах, да и самих глаз тоже не было. Так, щелочки — и все. Сказал:
ebooksa