Вдруг выпал снег. Год любви

22
18
20
22
24
26
28
30

— Завтра денег не будет… Я могу продать только велосипед.

— Отец что скажет?

— Велосипед принадлежит лично мне. Это моя вещь, я могу делать с ней все, что хочу… Я скажу, что проел деньги. В конце концов я еще несовершеннолетний. Не имею никаких доходов. Папочка же доверенность на свою пенсию мне не оставляет.

— Чего ты орешь на меня так, словно я виноват в том, что твой папаша жадный! — Баженов взял тряпку и, присев на корточки, стал вытирать переднее колесо.

Я не унимался:

— Все укоряют меня: почему ты бросил школу, почему ты бросил школу? А на какие шиши я бы учился? Сердобольные!

— Ты абсолютно прав, — согласился Витек. — Я готов подписаться под каждым твоим словом. По существу, ты такой же сирота, как и я. Наверное, именно на этой почве у меня к тебе симпатия.

— Трепач ты тоже… Ободрать ближнего — вот и все твои высокие материи.

Витек вздохнул и покачал головой. Сказал без настроения, без веры в успех:

— Я тебе дело предложить хочу. Денежное. Ты не желаешь меня слушать?

— Слушаю, — разрешил я.

— Лучше в дом зайдем. У тетки Тани уши как звукоуловители…

16

Из сообщения городского радиоузла от 8 ноября 1949 года:

«Торжественно и достойно трудящиеся города, как и все советские люди, встретили знаменательный праздник — XXXII годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.

Праздничное шествие трудящихся на городской площади вылилось в яркую демонстрацию преданности идеям марксизма-ленинизма, в демонстрацию любви к нашей великой Родине.

У микрофона участник демонстрации, прославленный ветеран нашего порта Нестор Иванович Семеняка:

«Личный состав буксира «Орион» с чувством глубокой ответственности отнесся к выполнению обязательств, взятых в честь XXXII годовщины Октября. Все трудились так, как в годы войны трудились мы, моряки Черноморского флота, доставляя оружие и боеприпасы в осажденный Севастополь, эвакуируя из города местное население и раненых».

Ни одного потерянного часа, ни одной потерянной минуты! Все силы на восстановление разрушенного войной народного хозяйства!»

17

Вопрос, гвоздем сидевший в моей башке, формулировался шестью словами: почему Баженов предложил это именно мне? Сомневайся серьезно в моем отказе, он не стал бы рисковать без нужды, обнаруживать себя с такой стороны, которая, являясь с точки зрения морали безнравственной, находится к тому же под серьезной опекой Уголовного кодекса. С кодексом Баженов не мог не считаться хотя бы потому, что дорожил здоровым цветом своего лица, бархатным загаром и возможностью перемещаться в пространстве без конвоиров.

По здравом рассуждении и ответ мог быть только один: Баженов видел во мне единомышленника, человека, созревшего для этого предложения.