Отчего чувства будто подморозило?
Прокопыч задумывался над этим. Но ответов на мучившие вопросы не нашел.
Да и существовали ли вообще эти ответы?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Матвеев не постучал, потянул на себя дверную ручку резко, можно сказать, дернул. Вошел в комнату. На стекле окна белел морозный узор, подсвеченный ранним солнцем. Прапорщик Селезнев сидел на кровати в брюках и майке. Старательно чистил пуговицы кителя.
Увидев полковника, его суровое лицо, Селезнев вздрогнул, суетливо поднялся и, став по стойке «смирно», хотя и этом не было уставной необходимости, громко, словно на строевом смотре, прокричал:
— Здравия желаю, товарищ полковник!
— Не ори, — морщась, сказал Матвеев. Переложил мятую рубаху со стула на стол. Сел.
Прапорщик Селезнев по-прежнему стоял, вытянув руки по швам. Матвеев вначале хотел подать знак, чтобы Селезнев сел, но потом решил этого не делать. Вкладывая в голос и заботу и строгость, спросил:
— Что с тобой происходит, Прокопыч?
— Никак нет!
— Что — никак нет? — Матвеев чуть повысил голос.
— Никак нет, не происходит.
— Ты нормальным языком разговаривать можешь?
— Так точно!
— Тогда садись. И давай разговаривать.
С какой-то зачумленной осторожностью опустился на кровать Прокопыч, будто боялся, что она проломится под ним и рухнет.
— Слушаю тебя, — нетерпеливо сказал Матвеев.
Прокопыч помолчал, долго, пожалуй, с минуту. От волнения и напряжения стал малиновым. Наконец выдавил:
— Так что, докладываю, товарищ полковник, виноват.