Герасим Обочин — Жанне Луниной.
«Дорогая Жанночка!
Ты не представляешь, как обрадовало меня твое письмо.
Честно говоря, я не очень надеялся получить ответ. Но он пришел, теплый, приветливый.
Мы думаем, что годы детства и юности навечно ушли от нас. Неверно. Они всегда в нашей памяти. И не только в памяти. Мы живем ценностями, которые постигли и приобрели в те годы. Первая любовь, я думаю, самая большая ценность, ни с чем не сравнимая.
Спасибо тебе за письмо.
Скорее бы декабрь. В декабре встретимся…
Жанна Лунина — Герасиму Обочину.
«Очень мило, что ты не забываешь меня. И очень правильно ты пишешь о юности, о детстве. Мне часто кажется, что я совсем маленькая девочка и что еще хожу в школу… Когда же наваждение проходит, мне хочется плакать.
И знаешь, я плачу… Естественно, если бываю одна.
Сейчас со мной живет подруга. Ей всего девятнадцать лет. Я подозреваю, что при виде ее у молодых мужчин повышается артериальное давление… Все-таки прекрасно, когда тебе девятнадцать лет и ты красива.
Герочка, в декабре ко мне не приезжай. Здесь в декабре снега и морозы. Тебе лучше ехать в Батуми. Подышать морским воздухом.
А у меня работа с утра до вечера. В декабре возможна вспышка гриппа. И ко всему прочему, полагаю, даже ежу понятно, женщина я занятая.
Не обижайся. Ты хороший мальчик, Гера…
Лик у святого был унылый. И нос облуплен. Но это не от загара. В церковь проникало мало солнца и много сырости. По стенам расползлись ржавые пятна. Часть отсыревшей штукатурки лежала на полу и на ящиках с противогазами. И вся церковь напоминала Игнатову темную перевернутую кастрюлю с побитой эмалью.
Ребята: Игнатов, Истру, Асирьян и другие солдаты их отделения — сидели наверху на ящиках, почти под самым куполом, а начхим, майор, бегал внизу. Он и вообще-то был невысокого роста, а с высоты зеленых, стоящих один на другом ящиков казался чуть ли не приплюснутым.
— Будьте внимательнее. Не халтурьте, — поучал начхим.
— Дело мастера боится, товарищ майор, — заверил Истру. — Работа сдельная.
Краска, которой солдаты подкрашивали противогазы, пахла эфиром и еще какой-то гадостью. От запаха ее хотелось кашлять и тереть кулаком глаза.
— Не желал бы я когда-нибудь всерьез пользоваться этим намордником, — сказал Истру, держа на ладони противогазную маску.