— Виноват? — осуждающе переспросил Матвеев. Прокопыч кивнул.
— Это я и без тебя знаю, — сказал Матвеев. — И не только это знаю. Есть доля и моей вины в том, что ты до таком жизни докатился… Но с себя я спрошу сам. Ты же словом «виноват» не отделаешься. Во-первых, почему нет порядка на гауптвахте?
— Никак нет, — вздрогнул Прокопыч. — Есть порядок. Не зря же меня в гарнизоне Бармалеем зовут.
— Видимо, зря. Я только сейчас оттуда. Камеры не заперты. Солдаты курят.
— За это караул отвечает. При мне такого не бывает.
— С караула я спрошу. Но свою ответственность на других не перекладывай.
Прокопыч вздохнул, опустил голову.
— Во-вторых, подумай над своим моральным обликом. Какой пример ты, прапорщик, столько лет прослуживший в войсках, подаешь молодым солдатам и офицерам… Чего молчишь? Мы же договорились, что будем разговаривать.
Прокопыч упрямо смотрел в пол. Лоб покрылся испариной. Пальцы крепко сжимали край одеяла.
— Прапорщик Селезнев! — властно сказал Матвеев.
Вскинул голову Прокопыч. Взмолился:
— Не могу я жениться на Марине Соколовой. Боюсь.
— Сопляк! — сухо ответил Матвеев. — Спать ты с ней не боишься, а жениться боишься.
— Это все разное, — без всякой надежды начал оправдываться Прокопыч. — Это одно… Это другое… Она не девочка была.
Матвеев насмешливо заметил:
— Поскольку ты был девственник, тебя это очень покоробило.
Прокопыч смущенно заморгал:
— И возраст у нас. Мне тридцать восемь. Ей двадцать четыре. Сколько это лет! Вон сколько… Я жить привык один… А у Соколовой характер, можно сказать, тяжелый…
— Обо всем вышесказанном надо было думать раньше, — прервал Матвеев. — У Соколовой будет ребенок…
— Это от ее желания зависит, — пояснил Прокопыч. — Будет или не будет…