Я все скажу

22
18
20
22
24
26
28
30

На похоронах, на гражданской панихиде в том самом ЦДЛ, переполненном сотрудниками в штатском, на сцену вдруг выйдет Солженицын, к тому времени уже совсем опальный в СССР (но получивший Нобелевскую премию), и скажет, невзирая на огромное количество сексотов: «Мы хороним великого русского поэта, замученного большевиками».

Наши дни

В последующие несколько дней ничего не происходило.

Кроме как по работе – из издательства и литакадемии – Богоявленскому никто не звонил. Ни Колонкова, ни адвокат, ни продюсер Петрункевич.

Его не вызывали на допрос – чего он, признаться, с трепетом ждал.

Не приходило новых подметных писем.

Не выходило грязных статей – неизвестно, произошло это само собой или Елизавета стала действовать, по его ли наущению или другими способами.

Он кормил на даче себя и Масю, убирал листья, подвязывал к зиме малину и белил стволы плодовых деревьев. Писать решительно не хотелось – ни стихи, ни что-либо еще.

Но потом вдруг позвонила Кристи. Вся в слезах.

– Юрочка, приезжа-ай…

– Что случилось?

– Алиска пропала!

– Что? Как? – вскричал он, уже начиная одеваться. – Давай рассказывай!

Снова, как при разборке с «мужем Валерой», он мчался во весь опор по Ярославке, презирая правила дорожного движения.

Правда, на сей раз время было дневное, и машин – огромное количество, поэтому он реально рисковал, подрезая грузовики и обгоняя справа тех, кто тупил на скоростной полосе.

А параллельно – как это было с тем же Валерой – представлял себе, со слов Кристи, их роковой разговор с дочерью.

И почему-то ему казалось – фантазия богатая, жизненный опыт большой – что он в своем воображении недалеко ушел от реального столкновения двух родных друг другу женщин.

Дело было прошлым вечером, на кухне, после ужина.

– Я вот все думаю, мамочка, – проговорила Алиса, и в голосе ее чувствовался яд, – как ты вообще сумела почти двадцать лет молчать, как партизан?

– Ты что имеешь в виду? – переспросила Кристина, хотя в глубине, конечно, понимала, куда клонит дочь.