Ее андалузский друг

Ларс посмотрел на Сару, пытаясь вспомнить, что он когда-то увидел в ней, что привлекло его к ней, однако на ум ничего не приходило. Возможно, он ничего в ней и не видел — просто они стали парой, потому что все остальные были уже заняты. Или они сошлись потому, что оба не хотели иметь детей. Или потому, что оба привыкли испытывать чувство вины — теперь Ларс начал это понимать. Именно чувство вины вело его вперед по жизни — и оно воплощалось в той, которая сидела теперь на диване, пытаясь написать о том, что никого не интересовало. Ларс ненавидел все, что напоминало о чувстве вины, особенно потому, что не понимал, откуда оно берется.

— Чем ты занимаешься? — спросил он, прислонившись к дверному косяку.

Она подняла глаза от экрана компьютера.

— Угадай.

Почему она всегда так отвечает? Ларс смотрел на нее с отвращением — его вдруг потрясло осознание того, какая она некрасивая. Пустая, невзрачная, непривлекательная — такая не похожая на Софию. Уже одна эта ее поза — сидит, сгорбившись, положив ноги одна на другую. Ее отвратительная чайная чашка, которую она никогда не моет. Ее нежелание следить за собой в будни, ее дешевый вкус, который она скрывала за интеллектуальным чванством, — она полная противоположность тому, что ему нравится в женщинах.

— Кто из нас съедет, ты или я? — спросил он.

— Ты. — Ее ответ последовал слишком быстро.

— Нет, съедешь ты — это моя квартира. До того я буду спать в кабинете.

Оторвавшись от косяка, Ларс зашел в кабинет, взял сумку и фотоаппарат.

Когда он проходил мимо гостиной, Сара стояла у окна, обняв себя за плечи.

— Что случилось? — спросила она чуть дрожащим голосом.

Не ответив, он хлопнул входной дверью.

Войдя в свою квартиру на Виттстоксгатан, Йенс опустился на диван. Он так надеялся перевести дух. Однако отдыха не получилось.

Некоторое время он смотрел в потолок, прислушиваясь к глухому звуку транспорта на Вальхаллавеген. Не в силах усидеть на месте, поднялся, открыл окно, подошел к кладовке в кухне, достал лук и колчан со стрелами.

Квартира имела площадь сто тридцать пять квадратных метров. Йенс снес большую часть перегородок — ему хотелось воздуха и простора, хотелось стрелять из лука.

В дальнем конце того, что по изначальному плану было гостиной, стояла большая круглая мишень, сделанная из тростника. Со своего места в бывшей столовой Йенс стал выпускать стрелы сериями, по пять штук. Стереоустановка играла сальсу семидесятых — двое суровых парней в широких белых брюках пели по-испански о мужском одиночестве и о девушках с большой грудью. Между сериями Йенс пил пиво. Когда надоело пиво, перешел на виски, продолжая стрелять. Потом ему надоела сальса, потом всякая музыка вообще, потом надоело виски, и он перешел на коньяк. Пострелял еще, потом ему все надоело, он бросил лук и стал делать отжимания, пока не заболели руки.

Йенс как никто знал в себе эту привычку — никогда не испытывать удовлетворения, сколько бы он ни заполнял свое время музыкой, спиртным или тем, что в тот момент было под рукой. Ему всегда хотелось еще — душа требовала новых ощущений. Мама назвала бы его избалованным, папа — наркоманом. Пожалуй, они оба попали в точку.

Он связался с русскими, сообщил, что товар задерживается. Они ответили, что это его проблемы: они хотят получить свои штучки в условленное время. И дали Йенсу неделю — после этого им положена скидка за задержку, а Йенса ждет такая взбучка, после которой ему придется полежать в больнице.

Лежа на спине на ковре, он прокручивал в голове одну и ту же мысль: как ему найти Арона или Лежека, которые, в свою очередь, могут сказать ему, где найти Михаила.

Поднявшись, он поставил вариться кофе и взялся за дело. Однако выяснилось, что найти Арона не так просто, как можно себе представить. Йенс перепробовал все способы. Сначала он проверил всех Аронов в Стокгольме, затем по всей стране — через справочные и различные поисковые системы. К утру он успел переговорить с полицией, налоговой инспекцией, местной администрацией и всеми возможными инстанциями. Однако у него не было ничего, кроме имени. Имя и словесный портрет. Арон, возраст около сорока лет, угловатое лицо, черные волосы… Манеры джентльмена. На этом далеко не уедешь.