– А что случилось?
– Есть подозрение на отравление птомаином[193], по крайней мере, всё выглядит именно так. Главное, что Вы не пострадали, а то не могли бы с постели встать. Думаю, не стоит особенно сильно бояться, они поправятся.
– Боже мой! А Вы можете сказать, где они могли отравиться? – Не унимался опешивший Даннинг. – В принципе, да. – Отвечал ему доктор. – Они говорили мне, что купили не то крабов, не то креветок, у какого-то лотошника в обед. Только мне это показалось очень странным. Я узнавал, оказывается никакой торговец, ни в какие другие дома на улице не заходил. Я не мог Вам об этом сообщить, а им, голубушкам, теперь придется побыть в больнице. Во всяком случае, сегодня Вы ужинаете у меня, а там мы что-нибудь придумаем, как дальше быть. Уже восемь часов вечера. Не переживайте Вы так, всё обойдется.
В результате из-за непредвиденных обстоятельств вечер одинокого отшельника не удался. Тем не менее, господин Данниг весьма недурно провел время в компании доктора, переехавшего в этот район совсем недавно, и вернулся в свой опустевший дом примерно около 11.30. Можно сказать, что эта ночь была не из тех, которые он любит вспоминать. Он уже лежал в постели, погасив свет, и думал о том, догадается ли завтра утром уборщица прийти пораньше, чтобы нагреть для него воды, и вдруг явственно услышал звук скрипа открывающейся двери в его кабинете. Он напряженно вслушивался в тишину, ожидая услышать шаги в коридоре, но их не было, он стал мысленно склоняться к тому, что вполне может быть, ему просто показалось, потому что он точно знал, что закрывал в этот вечер дверь после того, как положил газеты на стол. Скорее страх, чем сила духа заставили его подняться с постели, выйти в коридор и, свесившись через перила в одной ночной рубашке, напряженно вслушиваться в темноту. Тьма в доме стояла кромешная. Больше ни одного, даже самого слабого, тихого звука он не услышал. Порыв горячего воздуха играючи задувал под ночную рубашку и щекотал голени, он вернулся в свою комнату и решил крепко-накрепко закрыть замок. Впрочем, ночь только начиналась. Неизвестно, то ли компания, поставляющая электричество на окраину, экономии ради, решила, что свет ночью никому не понадобится, то ли что-то произошло на распределительном щитке – результат был одним, света не было. Он хотел как можно быстрей найти спички и посмотреть на часы, так он мог определить точно, сколько времени осталось до наступления утра. Рассуждая подобным образом, он перевернулся набок и засунул руку под подушку, но та на что-то наткнулась. Впоследствии он рассказывал, когда он прикоснулся к тому, что было под подушкой, то почувствовал на ощупь пасть с зубами и морду, всю покрытую шерстью, причем он утверждает, что эта пасть была не человеческая. На мой взгляд, читателю не трудно догадаться о том, что последовало дальше. В мгновение ока он оказался в гардеробе, где заперся, сидел и слушал под дверью, ожидая услышать малейший шорох. Так он там и просидел до тех пор, пока ясное сознание снова не вернулось к нему. Весь остаток этой ночи он провел стоя под дверью, ожидая, пока кто-нибудь не начнет скрести и царапать дверь, пытаясь её открыть. Однако ничего подобного не произошло.
На следующее утро, боязливо озираясь по сторонам и вздрагивая от малейшего шороха, он вернулся к себе в комнату. К счастью, дверь была открытой, жалюзи были подняты (горничных забрали в больницу еще до того, как их нужно было опустить), короче говоря, никаких следов чьего-либо присутствия обнаружить не удалось. Часы, как обычно, стояли на своем месте, всё выглядело точно так же, как и прежде. Только дверь гардероба была открыта настежь и качалась из стороны в сторону, но это было делом обычным. Раздался звонок в дверь черного входа, и это означало, что пришла уборщица, с которой договаривались за день накануне. Будучи на взводе, он впустил её в дом, а сам продолжил свои поиски в других частях дома, впрочем, это было пустой тратой времени.
Столь мрачно начавшийся день ничего хорошего не предвещал, поэтому идти в музей он побоялся. Мало ли что сказал ему его знакомый работник музея, а Карсвелл все-таки мог туда прийти, причем Даннинг хорошо понимал, что врядли сможет сейчас победить в словесном поединке с этим человеком, вероятнее всего, враждебно настроенном по отношению к нему. Находиться в собственном доме, пустом и неуютном, для него было тяжело, а питаться за счет доктора ему крайне не хотелось. Он зашел в больницу проведать своих экономку и горничную, где его немного успокоили, сказав, что они поправляются. Ланч он решил провести в своем клубе, где его опять ждала встреча с председателем ассоциации, увидев которого его сердце озарил свет радости. Во время ланча Даннинг рассказал своему другу то, что он пережил, но не рассказал о тех тревогах и опасениях, которые сильнее всего беспокоили его душу. – Мой дорогой друг, – сказал председатель, – Не могу понять, в чем дело! Послушай, мы с супругой совершенно одни в огромном доме. Ты можешь погостить у нас. – Вот, еще, что за глупости! Не надо никаких извинений. После обеда привози свои вещи. – Даннинг не смог пренебречь таким приглашением, чем становилось ближе к вечеру, тем сильнее жуть подбиралась к нему, так как он уже прекрасно понимал то, что его ждет этой ночью. Он чувствовал себя на седьмом небе от счастья, когда возвращался домой собирать вещи.
Присмотревшись к нему, его друзья были удивлены и обескуражены тем новым впечатлением, которое он произвел на них. Они сделали всё, что было в их силах для того, чтобы хорошее расположение духа опять вернулось к нему, и он снова почувствовал себя таким, каким был прежде. Причем, надо сказать, кое в чем им все-таки удалось преуспеть. Правда, когда через некоторое время два старых друга пошли курить, Даннинг опять впал в депрессию. Неожиданно на него словно что-то нашло, и он произнес, – Гэйтон, я уверен, этот алхимик знает о том, что по моей вине его работа была отвергнута. – Услышав такое Гэйтон даже присвистнул. – А почему ты так думаешь? – спросил он. После этого Даннинг рассказал о разговоре со своим приятелем из музея, на что председателю пришлось согласиться с тем, что такое предположение имеет основание. – Не то, чтобы я его боюсь, – продолжал Даннинг, – только совсем не желаю встречаться с ним. Человеком он мне показался отвратительным. – Разговор не клеился. Всё сильней и сильней на Гэйтона начинала действовать та безотрадная унылость, исходящая от друга, ей был пропитан каждый его жест. В конце концов, собравшись с духом, он его прямо спросил, не случилось ли чего. На что, тяжело вздохнув, Даннинг ответил. – Я бы до смерти хотел выкинуть всё это из головы, – сказал он. – Тебе случайно не знакомо имя Джон Харрингтон? – Гэйтон оторопел и буквально потерял дар речи, а потом лишь только спустя некоторое время полюбопытствовал, причем тут Джон Харрингтон? Даннинг рассказал ему о рекламе в трамвае, также о том, что произошло в его собственном доме, вспомнил и о том разносчике рекламных листовок на улице, а напоследок расказал о той тревоге, которая незаметно, подобно змее, вползла в его душу и с тех самых пор не покидает её. Свой рассказ он завершил всё тем же вопросом, который ему предшествовал. Гэйтон не знал, что ответить. Стоит ли рассказывать о том, как оборвалась жизнь Джона Харрингтона? Пожалуй, сейчас это было бы к месту, да вот только, Даннинг сильно побледнел, лица на нем нет, не поймешь, то ли от волнения, то ли от испуга. Да, что ни говори, а история темная. Он продолжал думать над тем, а нет ли какой-нибудь связи между этими случаями, ведь можно предположить такое, что всё это проделки Карсвелла. Для ученого человека было нелегко подобрать нужную формулировку, тем не менее, он сумел найти подходящую, способную более точно передать смысл: – «Телепатический гипноз или техника внушения на расстоянии». В конце концов, он решил, что, перед тем как ответить на заданный вопрос сегодня вечером ему нужно будет поговорить с женой, миссис Гэйтон. Он не забыл о том, что уже рассказывал ей о том, что знал Джона Харрингтона, и о том, что учился с ним в Кэмбридже, к тому же он хорошо помнил о том, что тот умер в 1889 году. К этому времени в его памяти всплыли некоторые детали, имевшие отношение как к нему самому, так и его работе, которая была опубликована. После того, как он обсудил всё это со своей женой, та сразу сделала вывод, напрашивающийся сам собой, но для начала она напомнила ему, что сейчас опасность может угрожать брату Джона, Генри Харрингтону. Также она сказала, что тот должен был обязательно что-нибудь разузнать о нем, по крайней мере, через своих знакомых это он мог сделать еще позавчера. – По-моему, этот Генри такой чудак, каких еще Свет не видывал, – возразил Гэйтон. – Его можно найти через Беннеттса, он должен знать его. – Миссис Гэйтон решила взяться за это дело сама и на следующий день решила встретиться с Беннетсом.
Я не буду подробно описывать то, как встретились Генри Харрингтон и Даннинг.
Следующий эпизод, который необходимо здесь привести – это беседа между этими двумя мужчинами. Даннингу пришлось объяснить Харрингтону, откуда ему известно имя его покойного брата, а также рассказать о тех странных вещах, которые начали происходить с ним. После чего он спросил, не желает ли Харрингтон в свою очередь рассказать о том, что случилось с его братом. Наверное, вы с трудом сможете представить то удивление, с каким Харрингтон отреагировал на его вопрос, но с ответом он долго не медлил.
– Джон, – начал он свой расказ, – стал вести себя как-то странно. Да, да, это я стал за ним замечать уже за несколько недель до того ужасного дня, хотя накануне он вел себя вполне нормально. Странностей в его поведении было несколько. Самое главное – ему казалось, что его все время преследуют. Безусловно, человеком он был впечатлительным, но никогда раньше подобных фантазий я у него не замечал. Никак не могу избавиться от мысли о том, что применялось какое-то очень сильное воздействие на его психику, суггестия созлым умыслом. Причем, знаете, то, что Вы рассказали мне о себе, очень сильно напоминает случай с моим братом. Вам не кажется, что это может быть каким-нибудь образом связано?
– Здесь остается предположить только одно. Впрочем, это предположение пока выглядит довольно смутным и требует доказательства. Мне известно, что незадолго до смерти Ваш брат написал разгромную статью об одной книге, а недавно мне самому довелось перейти дорогу тому человеку, который её написал. Получилось так, что я ему очень сильно насолил, поэтому тот сейчас вне себя от ярости.
– Только не говорите, что имя этого человека – Карсвелл.
– А почему бы нет? Кстати, я о нем и говорил.
Генри Харрингтон откинулся на спинку кресла. – По моему, это предел всему, – произнес он. – Постараюсь объяснить доходчиво, чтобы сразу стало понятно. Судя по всему, мой брат Джон уже начинал верить (причем, скорее всего вопреки своей воле), в то, что Карсвелл был источником всех его бед. Я хочу рассказать Вам о том, что, как мне кажется, стало причиной произошедшего. Мой брат был истинным ценителем и знатоком музыки, поэтому он постоянно ездил на концерты в город. За три месяца до своей смерти он вернулся именно с такого концерта и дал мне программу, чтобы я её посмотрел. Это была обычная аналитическая программа, у него всегда были такие. – «Возьми эту, я свою нашел, – сказал он. – Я думал, что где-то её потерял, искал под сиденьем, в карманах, везде, где только мог, вдруг человек, сидевший рядом, протягивает мне свою и говорит, что может мне её отдать, так как она ему больше не нужна, после чего поворачивается и уходит. Не знаю, кто это был, какой-то полный мужчина с чисто выбритым лицом. Я пожалел, конечно, что потерял свою. Хотя, впрочем, я мог бы купить другую, но эта ведь мне и цента не стоила». Потом мой брат мне рассказал, что он внезапно почувствовал себя плохо по дороге в отель, кроме того, приступ этот длился всю ночь. Теперь я могу всё это связать, тут есть о чем подумать. Спустя некоторое время после того, как он нашел свою программу, он решил сравнить обе. Оказывается, именно в той, которую он мне отдал (а я, кстати, в неё совсем не заглядывал), в самом начале он нашел вложенную узкую полоску бумаги, на которой были написаны какие-то непонятные красные и черные значки. Очень всё было выполнено аккуратно и красиво, – Вероятнее всего, это были какие-то рунические символы, ни на что другое они похожи не были. Тогда я говорю брату: «Определенно, эта закладка того самого толстяка, который сидел рядом с тобой. Придется его найти, чтобы вернуть. Может быть, это какая-то очень ценная копия чего-нибудь и кто-то получит нагоняй». – «Но как мне узнать его адрес»? – Спрашивает он. После этого мы немного поговорили о том, как нам его найти, и пришли к выводу, что не стоит трезвонить во все колокола, а лучше пусть мой брат дождется следующего концерта, который состоится скоро, а тот, наверняка, сам туда придет. Закладка лежала на книге, а мы сидели возле камина. Стоял прекрасный летний вечер, в такие вечера часто случаются внезапные порывы ветра. Не помню точно, может быть, неожиданно распахнулась дверь, а я не успел заметить, а потом струей ударил теплый воздух, он подхватил этот клочок бумаги и унес его прямо в огонь. Закладка была тоненькая, невесомая, она вспыхнула и сгорела в считанные секунды, только кучка пепла осталась. «Н-да, – говорю. – Теперь ты её не сможешь вернуть». Он где-то минуту молчал, а потом сердито буркнул: «Нет, не смогу, но почему тебе надо постоянно об этом говорить, я не знаю». Я ему сказал, что я про неё напомнил всего один раз. «Не один, а четыре, – ответил он мне. – Я слышу очень хорошо, и не собираюсь ничего выдумывать». – «А теперь, прямо к делу. Не знаю, заглядывали ли Вы в ту книгу Карсвелла, отзыв о которой написал мой несчастный брат. Вы, конечно, делать этого были не должны, тем не менее, я в неё заглядывал, как раз перед его смертью, а потом после неё. В первый раз мы издевались над ней вместе. Она была написана, не поймешь как – одни расщепленные инфинитивы,[194] не известно, что и откуда взялось. Если бы её напечатали – весь Оксфорд бы за животы держался. К тому же сам материал, в такое мало кто поверит, какая-то смесь из всем известных мифов и историй из «Золотой Легенды»[195] с рассказами о жестоких обычаях существующих сегодня. Несомненно, все они очень интересные, только при том условии, если знаешь, как их подавать. А Карсвелл получается, этого не знает, вот он и ставит «Золотую Легенду» и «Золотую Ветвь»[196] в один ряд, и верит всему, что там написано. Короче говоря, книжица вышла довольно жалкая. После того несчастья, которое приключилось с моим братом, я опять взял её в руки. Лучше мне она по прошествии времени не показалась, но то впечатление, которое она произвела на меня в этот раз, совсем отличалось от первого. Я подозреваю (как я Вам уже и говорил), что Карсвелл затаил зло на моего брата, и даже думаю, что он в определенной степени виноват в случившемся. Сейчас я смотрю на его книгу как на некое демоническое и зловещее произведение, вот так. Особенно меня поразила одна глава, в которой он рассказывает о том, как надо правильно бросать руны, чтобы предсказать судьбу человека. Также там есть способы, как для привлечения любви, так и для того, чтобы кого-нибудь уничтожить. В данном случае, мы имеем дело с последним вариантом. Он обо всем этом рассказывает так, как будто действительно знает в этом толк. У меня нет времени вдаваться в детали, понимаете ли, опираясь на известные факты, я с уверенностью могу утверждать, что тот человек на концерте, культурный, образованный, воспитанный – и был этот самый Карсвелл. При этом у меня есть опасения, что эту закладку он туда вложил специально. Я абсолютно уверен в том, что если бы моему брату удалось её вернуть ему обратно, то, скорее всего, он был бы еще жив. А сейчас я хочу спросить, нет ли у Вас каких-нибудь замечаний, которые Вы хотели бы добавить к моему рассказу. Может быть, Вам удалось что-нибудь вспомнить».
В свою очередь Даннинг рассказал о том случае с кейсом, который произошел в Британском Музее, в Зале Древних Рукописей.
– Он отдал вам в руки листки? Вы их смотрели? Нет? Да вы просто обязаны заглянуть в них, причем просмотреть их надо очень внимательно.
Они отправились в дом Даннинга. Тот до сих пор стоял пустым, мрачным и бесхозным, поскольку двое его горничных были еще не в состоянии вернуться к работе. Кейс с документами так и валялся на письменном столе, собирая пыль. В этом кейсе лежал небольшой блокнот, который он использовал для заметок. Случилось так, что, когда он вынимал этот блокнот, из него вывалилась и полетела по комнате тоненькая, легчайшая полоска бумаги. Окно было открыто, правда, Харрингтону удалось вовремя его закрыть и тут же поймать её. – Знаете что, – сказал он, – это точно такая же закладка, какую он подсунул моему брату. Будьте осторожны, Даннинг, Вы в опасности. Это может для вас очень плохо кончиться.
Они долго её изучали. Вызывающая суеверный страх, закладка была ими исследована тщательнейшим образом. Как Харрингтон и говорил, так и выходило, символы больше были похожи на рунические знаки, чем на что-нибудь еще, тем не менее, никто из них обоих не смог расшифровать того, что там было написано. Они решили, что лучше не копировать эти знаки, так как не хотели, чтобы зло, заложенное в этих символах, проявилось в мире людей. По этой причине сейчас абсолютно невозможно (в чем я могу вас заверить) выяснить то, что было написано на этом клочке бумаги. Оба – и Даннинг, и Харрингтон были твердо уверены в том, что записка эта может таким образом повлиять на её владельца, что тот окажется в таком месте и в таком окружении, где оказаться он вряд ли бы хотел[197]. Они сошлись на том, что её во чтобы то ни стало необходимо вернуть тому, кто её подложил. Единственное, как это можно было сделать, так это подложить её самим, а для этого требуется смекалка, потому что Карсвелл уже встречался с Даннингом и теперь легко узнает его. Ему, конечно, можно сбрить бороду, для того чтобы изменить внешность. А если посмотреть с другой стороны, нельзя же всю операцию ставить под угрозу провала с самого её начала? Харрингтон решил, что они должны рассчитать всё до самых мелочей. Он знал день, когда состоялся концерт, во время которого его брату подсунули заколдованную закладку – это было 18 июня, а умер он 18 сентября. Даннинг вспомнил, что в той странной рекламе, на стекле трамвая, упоминались три месяца. – Похоже, – добавил он мрачно посмеиваясь, – и мне купюра досталась неразменная, по которой придется платить через три месяца. Помню, я записал день в своем дневнике. Ну да, 23 апреля, мы с ним встретились в Музее; итак, выходит 23 июля надо ждать. Поймите меня правильно, для меня чрезвычайно важно знать всё, что Вы знаете о том, что происходило с Вашим братом после получения такого сюрприза, если только Вы захотите говорить об этом. – Я прекрасно Вас понимаю. Само собой разумеется, наиболее неприятным для моего брата было чувствовать, даже находясь в полном одиночестве, как будто за ним кто-то наблюдает. Время от времени я оставался на ночь в его комнате, и от этого ему становилось лучше. Только он всё время что-то бормотал во сне. – А что он говорил? – Вы думаете, я толком понимал? К тому же это было еще до того, как всё произошло. Думаю, что нет, но вот что я Вам расскажу. К нему по почте за две недели пришли какие-то две посылки, на обоих были Лондонские почтовые марки и подписаны они были как коммерческие. В одной была гравюра Бьюика,[198], выполненная на дереве, причем грубо вырванная из книги. На ней была изображена дорога в лунном сиянии, по ней шел человек, а над ним нависал ужасный демон. Под гравюрой были стихи из «Сказания о старом мореходе»[199], которые, я считаю, очень хорошо к ней подходят, о человеке, который идет и, внезапно обернувшись, видит…
Во второй посылке лежал отрывной календарь, такой обычно заказывают торговцы. Мой брат на него никакого внимания не обратил, но, после того как он умер, я заглянул в него, и оказалось, что все страницы после 18 сентября были вырваны. Вероятно, Вам покажется странным то, что в тот вечер, когда произошло это чудовищное убийство, он собирался куда-то пойти, причем совершенно один. Я хорошо помню, что в течение дней десяти или около того, перед тем, как случилось непоправимое, у него пропали симптомы мании преследования, а также пропала навязчивая идея наличия слежки за ним.
В завершении разговора Харрингтон, который был знаком с соседом Карсвелла, сказал о том, что нашел способ, с помощью которого можно установить за Карсвелом наблюдение. Теперь перед Даннингом стояла задача, во что бы то ни стало, сделать так, чтобы их пути с Карсвеллом пересеклись в тот момент, когда у него будет эта записка, да еще в таком месте, где её подложить не составит никакого труда.
ebooksa