— Нужно положить листок в воду, а потом прижать его к тетрадному листу. И потихоньку отнимать — вот смотри!
Мама достает из воды глянцевый листок и припечатывает ладонью к открытой тетрадке.
— Теперь потихоньку приподнимай…
Я приподнимаю, и мне кажется, что под листком притаилась яркая бабочка. Все во мне замирает.
Я отнимаю листок — передо мной красный дом среди цветущего шиповника, под голубым небом, у голубого моря.
Я долго смотрю на желтую сырую тропинку, которая туда ведет… Тусклое и неясное вдруг превратилось в яркое и удивительное!
А листок в руке, теплый и мокрый, пуст.
СТРЕКОЗА
Я сидел на корточках в жарком углу двора. Солнце светило в лицо, оно слоилось, плавилось в моих глазах, воздух курчавился над искристым асфальтом. Цепкая шероховатая стрекоза пригрелась на моем плече, опустила крылья, ее шелковистый хрусталик наравне с моим глазом. Солнце словно йодом прижигало колени и лоб, но было так хорошо со стрекозой на плече, — вот-вот она улетит, исчезнет, мелькнет осколочком в синеве…
Напротив меня сухое дерево все усеяно стрекозами. Они висят на нем, как слюдяные звезды.
А эта стрекоза почему-то выбрала меня.
ОТДЕЛЬНО, НО ВМЕСТЕ
Богдан прыгнул первым и ухватился за узкую желтую лесенку. Лесенка вела на крышу трамвая.
Я прыгнул следом и тоже ухватился за лесенку — как Богдан.
Теперь мы стояли по обе стороны лесенки.
Мой друг повис на вытянутых руках, я прижимался к трамваю, как к родному.
Я как бы чувствовал зыбкость своего положения, не то что Богдан. Трамвай еле полз, все неровности земли отзывались в моем теле. Мимо влачились сутулые зеленые холмы, дома постепенно сливались в разноцветную извилистую ленту, трамвай взвыл, набирая ход, забренчал звоночком, затрясся, задребезжал. Что-то сухо затрещало под нами, как рвущаяся материя, все вокруг осветила зеленая перепончатая вспышка.
Трамвай изменил звук на тонкое ровное гудение и мчался. Он сильно раскачивался, мы невольно плясали-виляли, впившись в лесенку. Тугой ветер трепетал в волосах, чубы торчали как щепки, за трамваем висела тусклая гряда пыли. Из-под колес брызгали бледные колкие искры.
Я прижался лицом к стеклу, чтобы не видеть уносящегося из-под ног, головокружительного мира.
Я видел пыльный, усыпанный подсолнечной шелухой пол (крохотные черно-белые полураскрытые устрички, от которых рябит в глазах) в аллее литых неподвижных спин. Вдруг что-то нарушилось. Из дальнего конца вагона, качаясь и вырастая, двинулся ко мне человек.