Поэтому, без сомнения, в большинстве своем эти авторы в чем-то менее блистательны, менее волнующи, менее артистичны и поэтичны, в некотором роде подобны той мебели в доме, которая предназначена скорее для практического применения, чем для украшения. Но по той же причине духовность иезуитов замечательно приспособлена – или может быть приспособлена – к разным формам апостольской жизни и жизни миссионерской и даже к тем ситуациям, когда апостолам и миссионерам приходится смело бросаться в самую гущу событий или отправляться на самые отдаленные аванпосты. Эта духовность, вопреки самым косным предрассудкам, остается крайне гибкой, способной сообразовываться с самыми разными ситуациями. Есть искушение сказать, что это духовность
Значит ли это, что данное духовное учение обладает только достоинствами, что оно не подвержено, как всякое человеческое достижение, особым опасностям, проистекающим из возможных его искажений и преувеличений? Конечно, нет: и оно обладает многими сторонами, особенно подверженными подобным опасностям.
И, прежде всего, легко обмануться в отношении того, что сообщает этой духовности ее широту и, тем самым, ее сузить: остановиться на методах, на самых внешних ее средствах, на самой рассудочной ее стороне и не вникать в глубину ее души, оживляющей все эти ее стороны. Многие из тех, кто писал и говорил о духовном руководстве иезуитов извне, совершали эту ошибку, вследствие чего выступали с несправедливой критикой. По меньшей мере, несправедливой в целом. Ведь иногда, что неизбежно, та же ошибка совершалась и внутри Общества, и сами иезуиты выказывали узкое понимание воспринятой ими традиции.
То же касается и упрека в
Столь похвальное стремление к полной верности наставлениям о молитве и способам ее совершения, содержащимся в тех же Упражнениях, подчас понималось преувеличенно и неверно. Оно заставляло некоторых забывать, что сама книга предусмотрительно оставляет место более простым, созерцательным формам молитвы. Порой оно внушало им своего рода инстинктивное, но совершенно неуместное недоверие ко всякой излиянной молитве в собственном смысле слова. Во всем этом также нет ничего удивительного.
Случалось, что тот или иной руководитель, ревностно проповедуя непрестанное самоотречение во всем, упускал из виду мудрую оговорку св. Игнатия «насколько возможно» и переходил рамки благоразумия, зажимая души в тиски, заставляя их терять необходимый им мир и свободу. Все это хоть и достойно сожаления, но вполне понятно: всегда и везде будут люди, не способные на подобающую тонкость и осторожность в обращении с сильными средствами и реактивами.
Но эти примеры и те, которые без труда можно было бы к ним прибавить, просто подтверждают тот бесспорный факт, что не бывает сильной и глубокой духовности, сколь угодно мудрой и уравновешенной, которая не приводит к настоящим и серьезным опасностям, когда ее не принимают во всей полноте или преувеличивают те или иные ее аспекты. И я думаю, можно смело утверждать, что в игнатианской духовности вероятность серьезных и опасных преувеличений не особенно велика. В частности, людям, отдавшим себя апостольской жизни, посвятившим себя служению душам, духовность эта, как представляется, указывает особо надежный и плодотворный путь.
До какой степени путь этот оригинален и нов? Легко выделить и отметить то оригинальное, что привнесли во внешние формы католической монашеской жизни Уложения и Конституции св. Игнатия. Иезуиты полностью воплотили в себе новый для XVI в. тип уставных клириков – не иноков, не каноников, но в то же время в полном смысле слова монашествующих, создали сильно централизованное и структурированное сообщество, в то же время гибкое в своей повседневной жизни, как и в своих дальних экспедициях, сообщество монашествующих, не имевшее себе примеров. Но все это касается скорее условий общинной жизни. Что же до духовной жизни как таковой, я только что упомянул, что место, которое отводится в этой духовности Христу, Христу созерцаемому и любимому в евангельских тайнах, было явлением не новым. Повышенное внимание к идее служения также имело прецеденты, в частности, в бенедиктинском уставе, всецело проникнутом мыслью о служении Богу (не выходящем, правда, за рамки монастыря), служении трудом и восхвалением. Св. Игнатий, напротив, очень быстро переходит к замыслам апостольского служения. Что касается смирения, полного отречения, совершенного послушания, то здесь он обращается к весьма традиционному учению, однако же привносит в него новый элемент – четвертый обет, тесно связующий это послушание с властью Верховного Первосвященника и явным образом распространяющий его на все, чего может потребовать помощь душам в любой части света.
В действительности, когда мы уже много лет знакомы с духовностью Общества, мы ясно чувствуем при соприкосновении с различными другими типами духовности, что у нее действительно есть особый вид, особенное лицо, которое непросто спутать с лицом какой-нибудь другой духовности, предшествовавшей ей ко благу стольких душ. Но когда необходимо бывает уточнить то, что мы таким образом смутно угадываем, провести сравнения, подчеркнуть конкретные различия, мы начинаем колебаться. Нам очень трудно с уверенностью утверждать, что мы полностью постигли во всей глубине все многочисленные нюансы духовной жизни, хоть в чем-то отличной от нашей собственной. Мы сами так часто страдаем, видя в книгах, в остальном замечательных и искренне благожелательных, столь дурное изложение того, что сами знаем по опыту о своей собственной духовности. Поэтому в конечном счете мы предпочитаем опустить эти столь тонкие сравнения, которые так трудно провести объективно и которые, следовательно, так редко бывают истинно полезными и благотворными.
Я попытался как можно лучше сказать здесь о том, чем представляется мне духовность Общества Иисуса: пусть те, кто живет иной духовностью, сами ощутят, в чем их собственная духовная жизнь походит или не походит на ту общую картину духовной жизни иезуитов, которая представлена в этом труде. Однако пусть читатель не забывает, насколько эта картина несовершенна и неполна в сравнении с той действительностью, которую она призвана отразить.
Относительно просто было бы проследить влияние той же игнатианской духовности на учение духовных учителей и на жизнь ревностных душ. Прежде всего, можно найти ряд заимствований из Конституций и Суммария, который воспроизводит их основные духовные указания: не говоря уже о семьях монашествующих, чьи основатели и основательницы приняли этот Суммарий в качестве устава либо в неизмененном виде, либо приспособив его при помощи более или менее значительных изменений к особым условиям своего апостольства, многие другие в своих собственных, более оригинальных, трудах прибегали к значительным заимствованиям из этих документов. Так, недавно Ж. Риго[1354] выделил в духовных наставлениях св. Жан-Батиста де ла Салля и его последователей несколько отрывков, явно вдохновленных Игнатиевым Институтом, и он, я думаю, мог бы продолжить список таких отрывков. Прежде всего, в XIX в. в условиях необычайного расцвета новых обществ и конгрегации, который продолжается до наших дней, подобные заимствования до бесконечности множили те конгрегации (а таких было большинство), которые посвящали себя различным формам католического апостольства. В чем, впрочем, нет ничего удивительного, поскольку и законодательство, и духовность Общества самым явным образом формировались с целью такого апостольства. Более тонкой и сложной была бы задача распознать зависимость неиезуитских духовных авторов от авторов Общества. Прежде всего, нужно было бы разграничить два типа зависимости: одни авторы, усваивая духовность Общества, часто преподносили ее очень индивидуальным образом, но сохраняли основные ее черты; другие, обладая явно иной духовностью, открыто вдохновлялись теми или иными особенностями духовности св. Игнатия и его последователей. Мне кажется, что в качестве примера первого типа зависимости можно было бы упомянуть богатое собрание пасхальных и священнических духовных упражнений монсеньера д"Юльста или богатую серию духовных сочинений каноника Боденома[1355]. Напротив, ко второму типу следовало бы отнести
В конце этого исследования перед нами встает еще один, последний, вопрос: на протяжении четырех веков духовность иезуитов претерпела заметное развитие и не раз подвергалась влиянию соседствовавших с ней духовных движений. Да и сегодня она не изолирована от могучих духовных течений, влекущих души к духовности, которая питается активной литургической жизнью, вдохновляется догматами о мистическом теле Христовом, о жизни Пресвятой Троицы в нас, тяготеет к единению с Богом в созерцании. Мы видели, что и в прежние времена духовное учение иезуитов стремилось к полной гармонии с современностью и к верности своей эпохе, в большой мере сообразуясь со вкусами и образом мыслей своего времени. Соприкасаясь со всеми этими идейными движениями, со всеми этими благочестивыми течениями, развиваясь в тесном контакте с ними, не утратила ли иезуитская духовность свои первоначальные особенности? Осталась ли по-настоящему верна своему особому образу?
В заключение этого исследования мне представляется возможным со всей искренностью ответить: да, в общем и в целом и в самых авторитетных своих проявлениях она действительно осталась верна тому направлению, которое наметил её основатель посредством своей собственной духовной жизни и духовной подготовки своих ближайших последователей. Св. Игнатий признал бы всецело своими лучших сынов нынешнего Общества и даже тех из них, которые, насколько возможно, были людьми своего времени, но старались сочетать верность эпохе с заботливым и преданным стремлением не утрачивать суть воспринятой ими традиции.
Дополнение американского редактора
Ниже приводится дополнение американского редактора, содержащее справочные материалы, которые могут оказаться полезными многим читателям этой книги.
Время от времени сама природа обсуждаемого вопроса вынуждала отца де Гибера использовать на страницах этой книги общеизвестные слова в специальном значении, которое они получают в трактатах о мысленной молитве. В первую очередь, это касается страниц 38–39 и 52–67, где автор исследует характер излиянного созерцания, дарованного Богом св. Игнатию, применяя к нему те многочисленные термины и определения, которые богословы используют для описания явлений, сопровождающих порой подобное созерцание. Среди читателей – в особенности среди послушников и других молодых монашествующих – могут быть люди, не знакомые с этой терминологией или, по меньшей мере, знакомые с ней нетвердо. Им может помочь этот краткий обзор важнейших терминов и их значения. Более зрелые читатели могут пропустить этот раздел.
Суть общепринятого сегодня употребления этих терминов можно кратко выразить следующим образом. Молитва вообще есть вознесение мыслей и чувств к Богу с целью поклонения, благодарения, примирения или прошения о духовных и земных милостях. Если говорить обобщенно, устная
АФФЕКТИВНАЯ МЫСЛЕННАЯ МОЛИТВА – это молитва, исполненная благочестивых чувств или действий любви. Именно они играют здесь главную роль. Эта молитва подходит, в первую очередь, тем, кого называют «преуспевающими»
СОЗЕРЦАТЕЛЬНАЯ МЫСЛЕННАЯ МОЛИТВА – это спокойное, исполненное любви созерцание Бога либо некоторого духовного предмета или истины, в котором разум и воля находят покой и удовлетворение. Многочисленные действия любви, присущие аффективной молитве, здесь упрощаются, превращаясь в единый долгий взгляд. Такая молитва также называется молитвой «сосредоточения»
При ИЗЛИЯННОМ
ebooksa