Духовность Общества Иисуса

Предлагаемый идеал

Но мы скажем: где же в нынешний духовности иезуитов этот идеал, идеал настолько высокий, что никакими средствами нельзя достигнуть его полностью? Не состоит ли правда в том, что перед нами, напротив, цели мудрые, разумные, соразмерные средним человеческим силам, но в то же время банальные и не способные воодушевить? Как увлечь души без великих перспектив умозрительной католической мысли? Какие указать им вершины? Как дать им достаточно могущественные движущие силы? Какой подлинный идеал, какой истинный источник внутреннего движения им предложить? Желая дать людям духовную программу, доступную большему числу душ, не предлагают ли им иезуиты идеал обесцененный? Это последний вопрос, который нам остается кратко здесь рассмотреть. Вершины, к которым иезуиты стремятся направить самоотверженные души, на покорение которых стараются вдохновить своих последователей, подсказаны им основателем. Они всегда искали их в Упражнениях и Конституциях и почти единодушно видели их в третьей степени смирения, а также в принципах полного самоотречения ради любви вослед за Христом, отраженном в отрывке Конституций, ставшем правилами 11 и 12 «Суммария Конституций»[1348]. Безразличие ко всему, кроме служения Богу, следующее из «Начала и основания», приношение Sume Domine et suscipe из «Созерцания ради обретения любви» и близость к Богу, побуждающая находить Его во всем и также являющаяся плодом этого созерцания, – вот важнейшие составляющие этой духовности, которые в то же время в конечном счете не столько сами представляют собой четкий идеал, сколько укрепляют идеал самоотречения ради любви и содействуют его воплощению.

Как же тогда понимать этот идеал Третьей степени смирения и правил 11 и 12? Как может он представлять собой подлинную вершину духовной жизни?

Для иезуита, как для всякого истинного христианина, нищета, смирение, самоотречение во всех его видах никоим образом не могут быть целью, искомой ради нее самой, равно как и простым средством смягчения своего характера, обретения полной власти над собой, возвышения над обстоятельствами жизни и обретения духовной независимости, одним словом, нравственного совершенствования на манер Эпиктета. Всякая подлинная форма христианского самоотречения является формой любви, любви к Богу, любви ко Христу. Таким образом, поскольку любовь – самое высокое, что есть в благодатной жизни, весь вопрос состоит в том, каким образом эти формы любви составляют – и составляют ли – истинную ее (charite) вершину.

Ослепительней сверкает, несомненно, та вершина любви (charite), которая достигается на последних этапах любви объединяющей, на высших ступенях излиянного созерцания, где обитание и действие Бога в душе становится привычным переживанием и ощущается даже в гуще самых всепоглощающих дел, где всемогущее действие благодати в душе приближает ее к любви блаженной (I"amour beatifique), оставляя между ней и Возлюбленным только легкую завесу, позволяющую добиваться вящих заслуг и тем самым углублять еще более это божественное единение.

Но Спаситель Иисус сказал: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». И вершиной Своей земной жизни, пределом, крайностью Своей любви к нам Он избрал не славные Свои явления на Фаворе и не Вознесение, но позорную смерть на Голгофе. Именно в глубоком чувстве этой истины первые христиане черпали свою столь твердую уверенность в том, что высшая вершина, какой может достигнуть их жизнь, само совершенство христианского вероисповедания – это мученичество, совершенная жертва собственной жизнью ради Христа[1349]. Утверждая вопреки еретикам католическую доктрину о первенстве любви над гнозисом, св. Ириней[1350] тут же прибавляет, что именно от непонимания этой доктрины и неверия в нее у этих еретиков нет мучеников, ибо они не понимают величия мученичества и презирают его как раз оттого, что для них не любовь является вершиной духовной жизни.

Когда, с установлением мира в Церкви, мученичество перестало входить в число обыденных перспектив для основной массы христиан, они принялись искать иное доказательство любви, достаточно высокое, чтобы заменить мученичество как высший предел духовного восхождения. Известно, что в этом была исходная точка всего учения о бескровном мученичестве аскезы и монашеской жизни[1351]. В ходе развития сего учения возник и идеал самоотречения ради Христа, указанный св. Игнатием.

Он образует вершину любви, потому что в духе мученичества велит принять из любви ко Христу то, что наряду со смертью является самым трудным для нашей человеческой природы, нищету и унижение, которым люди порой предпочитают саму смерть. И жертвы эти приносятся прежде всего потому, что первым их принес Христос. Так и мученики радостно шли на смерть, потому что первым за них умер Христос. Игнатий Антиохийский, идя на пытку, неустанно молился о том, чтобы ничто не лишило его счастья «обрести Христа». «Вот теперь, – говорил он, – я становлюсь Его учеником», – и призывал огонь, крест, клыки диких зверей, просил, чтобы ему переломали все кости и разорвали на части все его тело, «лишь бы только мне обрести Христа»[1352]. Игнатий же Лойола, идя в Рим, столь же неустанно молился Деве Марии, чтобы Она «поместила его рядом с Христом». И рядом со Христом, несущим Свой крест, Бог Отец поместит его в Ла Сторте, дабы он был Его слугой. Когда он будет передавать тот же идеал своим сыновьям, то выразит его так: «Облачаться в то же самое одеяние и платье, что и Господь наш, поскольку Он носил их ради нашего большего духовного преуспеяния». Это самоотречение, доходящее до любви к бедности и бесчестию, также является вершиной любви, потому что высвобождает в душе любовь. Это самая полная победа, какая только возможна на земле, над последними укрытиями, сокровеннейшими пристанищами себялюбия. Она позволяет водам этой любви заполнить все, залить своей тяжестью всю нашу жизнь. Это вершина любви, наконец, потому, что такое самоотречение всецело направлено на служение Богу в душах наших братьев: эти силы высвобождаются, чтобы во всю мощь разыграться в душе, не просто ради отдохновения любви, но для того, чтобы беспрепятственно побуждать душу к распространению Царства Христова в мире, к преданности Церкви и ее Вождю и к служению в любом месте, любым способом, любой ценой.

Теперь, когда мы определили, каким образом Третья степень смирения и правила полного самоотречения могут воистину представлять собой вершину любви, нетрудно найти ту движущую силу, которая сможет своей вдохновляющей мощью мало-помалу возвысить душу до этой вершины. Эту движущую силу следует искать не в чем ином, как в любви ко Христу, в той пылкой любви, которая выбросила самого Игнатия за пределы Cam familiale семьи Лойол и которую он будет пробуждать в своих последователях размышлением «О Царе небесном». В этом размышлении он будет заставлять их заново пережить то, что пережил сам под действием благодати. Он будет заставлять их неустанно просить о такой любви при созерцании каждой из евангельских тайн: просить о том, чтобы ближе узнать Христа, дабы больше возлюбить Его и вернее подражать Ему. В этом для иезуитов, как и для их отца, состоит великая сила: в глубокой любви к Иисусу, их вождю, единственному Посреднику, через Которого они смогут вступить в самое лоно Троицы. Из этой любви родится ненасытная жажда служить, отдавать, жертвовать собой ради Него, нежная и неутомимая преданность душам, которые Он возлюбил и искупил.

Излишне подчеркивать: божественная любовь столь прекрасна, что может завоевать сердце христианина и увлечь его к вершинам многими способами. Невозможно сомневаться, что такая преданность, самозабвение и самоотречение, такая готовность следовать Христу и служить Ему в Его собратьях, как служил им Он Сам – воистину одна из великих вершин любви. Очевидно, что в этом кроется сила, достаточно мощная, чтобы пробудить любое великодушие. Таким образом, совершенно ясно, что духовность, исповедующую такой идеал, невозможно считать банальной, сколь бы скромными средствами ни достигала она этого идеала: методы, испытания совести, приемы всецело преображаются, когда погружаются в атмосферу любви.

Четвертая часть. Заключение

Глава XVII. С Иисусом Христом, чтобы служить

Если, дойдя до конца этих страниц, столь несовершенных и неполных, посвященных духовности Общества Иисуса, мы попытаемся сделать из них вывод, мы вновь вернемся к мысли, так много раз уже звучавшей.

Обращение св. Игнатия было, в сущности, открытием величайшего и притягательнейшего из всех вождей, Господа нашего Иисуса Христа, отказом от всякого служения царю земному ради безраздельной и страстной преданности служению единственному Царю царей и Господу господ. Первоначально идеал этого служения заключался в том, чтобы жить в Иерусалиме, дабы служить Иисусу там, где Он Сам служил, трудился, страдал за нас, дабы крепче связать себя с Ним, теснее примкнуть к Его нищете и унижениям. Но перспектива отбытия в Иерусалим становилась все более отдаленной, и осенью 1537 г. Игнатий отправился в Рим, чтобы там, когда придет время, осуществить вторую часть монмартрских обетов. Видение же в Ла Сторте уже бесповоротно закрепило в его сознании второй идеал, который придет на смену первому: служить Христу в лице Его наместника, сначала в Риме, затем везде, где скажет Папа, который станет, тем самым, настоящим вождем маленького объединения реформированных священников и Общества, которое из него родится.

Игнатий высказывал Деве Марии пламенное желание, чтобы она попросила «поместить его рядом с Иисусом». Излиянные дары, щедро расточаемые его душе, непрестанно будили в нем жажду служить, вдохновлявшую всю его жизнь. Это желание и эта жажда также представляют собою, как мне кажется, два самых глубинных, самых общих, самых постоянных и главных элемента духовности его сыновей. Эту черту можно выразить так: пребывать с Иисусом, чтобы служить Ему. А значит следовать Ему и Его примеру; служить Ему и Его Матери; служить с Ним и в Нем Пресвятой Троице; служить искупленным Им душам под внимательным руководством Его видимого представителя здесь, на земле.

На протяжении всего становления этой духовности различие характеров и обретенных даров влекло за собой разнообразие образов жизни и способов наставления. Но над всем этим разнообразием всегда царила преданность Иисусу, Богочеловеку, тесно связывающая воедино все эти духовные проявления. Несомненно, эта любовь ко Христу – ко Христу-Человеку, явленному нам в Евангелиях, в тайнах и наставлениях Его земной жизни, – ни в коей мере не носит исключительного характера и свойственна не только иезуитской духовности. Нежная и пламенная преданность нашему Господу, присущая св. Бернарду, св. Франциску Ассизскому и их сыновьям, была ей сродни. И под воздействием благодати Божией она всегда была основным земным источником преданности иезуитов. Здесь мы пытаемся не противопоставить одну духовность другой, но выделить то, что представляется наиболее глубинным и существенным в духовности иезуитов, если рассматривать ее саму по себе. И с этой точки зрения не подлежит сомнению, что для сыновей, как и для отца, средоточием духовной жизни воистину является преданность Христу. Если бы тому потребовалось подтверждение, то мы могли бы найти его в почитании Святейшего сердца Иисусова. То место, которое оно заняло в духовной жизни и апостольстве Общества сразу после откровений в Паре-ле-Мониале, лишний раз могло бы подтвердить и подчеркнуть, что вся духовность Общества сосредоточена на Христе.

С Иисусом, чтобы служить. Любовь ко Христу принимает в душах многочисленные формы. Это любовь возлюбленной, соединяющейся со своим Возлюбленным в тишине молитвы, любовь учителя, являющего величие Воплощенного Слова, любовь художника и поэта, которые идут по свету, воспевая прекраснейшего и милейшего из сынов человеческих, любовь жертвы, продолжающей своими страданиями жертвоприношение Главы в терновом венце, для Которой она – член, любовь священника, приносящего себя Христу, дабы per ipsum, cum ipso, in ipso[1353] поклониться Отцу. Среди всех этих форм любви, которые можно дополнить и другими, в преданности иезуитов Христу главенствует любовь служителя. Иезуит должен быть служителем, без остатка преданным труду и усердию во имя личности, дела и интересов Господина, покорным Его распоряжениям и замыслам, служащим Ему, где Он пожелает, как пожелает и сколько пожелает. В этом глубокий смысл четвертого обета Общества, обета, который, собственно говоря, не налагает на иезуитов никаких дополнительных обязательств, но передает весь орден целиком, с его телом и членами, в полное и абсолютное распоряжение наместника Иисуса для всякого служения, каким бы оно ни было.

В этом также одна из важнейших причин подчеркнутого самоотречения иезуитов. Самоотречение является особой добродетелью служителя, который, по определению, существует не для себя, но для господина. Это добродетель безраздельного и безусловного служения. Таким образом, самоотречение – великая добродетель иезуита, и воплощается она, прежде всего, в послушании, наиболее полном проявлении самоотречения. Послушание иезуита должно обладать всеми свойствами, превращающими его в отличительную черту совершенного служителя. Оно должно быть лишено полной пассивности, низменной корысти, низкой лести; должно быть разумным, деятельным, исполненным любви, достойным и мужественным, основанным на самом глубоком и сердечном приятии всех мыслей вождя и его намерений, не боящимся ни страданий, ни жертв, ни ответственности, которые могут быть сопряжены с вверенным служителю делом.

Одна черта этого служения, также унаследованная от св. Игнатия, явственно отличает всех иезуитов, в особенности самых типичных их представителей. Это сочетание пылкой любви ко Христу, вдохновенной преданности Ему со здравым суждением твердого и практичного разума, сочетание духа размышления «О Царе небесном» с духом «Начала и основания». Совершенно ясно, что мы без труда найдем у духовных авторов Общества, даже самых популярных, самые разные точки зрения на этот предмет. Сюрен считает, что первенство принадлежит чувству и страсти, у ле Годье первое место занимает разум, а у Шоррера и вовсе выступает, так сказать, в чистом виде. Но если мы попытаемся вывести некий общий знаменатель, истинный, прежде всего, для самых характерных и самых влиятельных иезуитских духовных авторов, то мы найдем именно эти два элемента, явно и прочно взаимосвязанных: глубокую любовь ко Христу и ко всему, что с Ним связано: к Его Матери, Его Церкви, Его наместнику, человеческим душам – любовь скорее верную, чем неистовую, но великодушную и пылкую – и в то же время твердый и отчетливый взгляд на цели и средства, очень реалистичное чувство своих возможностей, чувство взаимосвязи между всяким средством и поставленной целью.

Эта твердость суждения будет учить иезуитов, как уже было сказано, сосредоточивать свои усилия на главном, не теряться во второстепенном, не отвлекаться на забавы. Иезуиты не будут бояться ни тактических расчетов, ни технических и методических ограничений, если будут видеть их пользу для окончательной цели. Они не будут позволять себе обольщаться видимым или поверхностным успехом, но всегда будут стремиться найти твердую почву для истинного освящения, для истинного возрастания в освящающей благодати, цели всего земного.