Другим следом влияния Упражнений на молитву иезуитов является гибкость ее рамок и ее восприимчивость к побуждениям благодати. Многим, я знаю, такое заявление покажется вызывающим; тем, кто знаком с практикой Упражнений, оно предстанет бесспорной истиной. При огромном своем разнообразии различные методы молитвы, предложенные св. Игнатием, обладают одной общей чертой: чрезвычайной простотой самых общих установок, в рамках которых может найтись место всем истинам, которые даст нам вкусить благодать, всем чувствам, какие она в нас пробудит. Не считая нескольких упражнений, тесно связанных с ходом курса Упражнений в целом, святой лишь в самых общих чертах указывает, какой плод мы должны из них извлекать, и очень редко предписывает нам какие-то определенные действия. Он всегда возвращается к своему принципу: не вынуждать нас заботиться о выполнении заранее намеченной программы, если благодать уже помогла нам найти где-то пищу, которой ищет наша душа. Эту традицию унаследовали и лучшие из иезуитских учителей молитвы. Перечитаем, например, советы ла Пуэнте, Крассе, Сиворе и – ближе к нашему времени – отца де Гранмезона, и мы увидим в них всех стремление предупредить те трудности, которые кроют в себе для многих людей слишком жесткие или рассудочные методы молитвы, найдем в них самые гибкие и наименее формальные способы единения с Богом.
Верно, что другие – например, Скарамелли в своем
Продолжительность молитвы
Здесь перед нами встает много вопросов, связанных с учением иезуитов о мысленной молитве.
Это, прежде всего, вопрос, уже затронутый несколько раз, но заслуживающий более пристального рассмотрения, вопрос верности мысли св. Игнатия. Мы упоминали о том, как он сопротивлялся попыткам настоять, чтобы его учащимся отводилось больше времени на молитву, и в особенности на молитву мысленную. В действительности час молитвы, который он выделял им в дополнение к мессе, включал в себя наряду с двумя испытаниями совести чтение краткой службы Богородицы «и другие молитвы в соответствии с благочестием каждого, для заполнения часа, если он еще не истек»[1317]. Дальнейшие разъяснения оставляют настоятелю большую свободу распоряжаться этим часом наилучшим образом согласно потребностям каждого и предусматривают возможность заменять службы Богородицы «размышлениями и прочими духовными упражнениями». Но здесь нет никаких точных предписаний относительно мысленной молитвы, аналогичных тем, какие даются относительно испытания совести. В другом месте мы уже рассматривали вопрос о том, как согласуется с такими установками введенная позднее Борджей и его преемниками обязательная для всех практика ежедневного часового размышления. Здесь перед нами встает более широкий вопрос. Общее учение иезуитских авторов отводит мысленной молитве важнейшее место в духовной жизни. Как это сообразуется с духом св. Игнатия, явленном нам в свете этих установок, которых святой так твердо придерживается вопреки всем настойчивым требованиям Надаля и прочих самых верных своих учеников?
Нужно различать три разных вопроса, которые при такой постановке проблемы сливаются в один: вопрос пользы мысленной молитвы во время «Духовных упражнений», вопрос ее пользы и необходимости в повседневной жизни и, наконец, вопрос длительной молитвы. На первый вопрос ответ очевиден: во время Упражнений св. Игнатий отводит очень значительное место (четыре или пять часов в день, не считая испытаний совести) мысленной молитве, которая, в целом, является для него важнейшим средством воздействия – или, точнее, средством, способствующим воздействию благодати – на душу упражняющегося. Что касается вопроса длительной молитвы вне этого, особого, времени Упражнений, то и здесь мысль святого не менее ясна. Нельзя ни навязывать, ни даже разрешать такую молитву учащимся Общества, которым нужно время и силы на исполнение своей основной обязанности: учиться во имя апостольства. Помимо этого случая длительные молитвы – постольку, поскольку они совместимы с требованиями апостольской жизни и проходят под наблюдением духовника – никоим образом не исключаются для монашествующих, уже прошедших формацию. Тем более не исключаются они для простых верующих с теми оговорками, что на первом месте должны стоять обязанности, проистекающие из их жизненного положения, а материальная длительность молитвы не должна становиться для них мерой совершенства.
Остается более общий вопрос о необходимости повседневной молитвы и о том, сколько времени надлежит посвящать ей всем людям, заботящимся о совершенстве своей души. Предписания, которые касаются учащихся Общества, не могут рассматриваться как частное приложение истинного для всех случаев принципа. Скорее, это вывод, сделанный Игнатием на основании его собственного студенческого опыта. Самое большое, в этом предписании можно видеть реакцию на чрезмерное увлечение долгими молитвами – распространенное тогда явление в Испании и Италии. Четкую формулировку общего принципа можно найти в уже цитированном совете Хельяру: каждый день посвящать час
Мысленная молитва и литургия
Но тогда встает другой вопрос: если мысленной молитве, неизбежно индивидуальной, придается такое большое значение, не может ли это неотвратимо повлечь за собой обесценивание общей литургической молитвы, которая все-таки является собственно молитвой Церкви? Не вызовет ли это нежелательный расцвет индивидуализма в католической духовности, который будет противоречить ее общественному характеру, отвечающему воле Христа? В этом мы узнаем упреки, которые столь часто предъявлялись Обществу и вновь зазвучали с неистовой силой несколько лет тому назад[1318]. Его упрекали в том, что оно, как ничто другое, способствовало внедрению в Церковь антилитургической и антисоциальной духовности. Разумеется, здесь не место обсуждать обширную панораму истории католического благочестия, которой чаще всего подтверждают справедливость подобных упреков. Достаточно будет заметить, что определить с какой-либо точностью истинную долю различных форм молитвы в духовной жизни общей массы ревностных верующих в ту или иную эпоху, в пору Высокого Средневековья, например, или в XV в. – задача трудная, и для ее решения мало несколько раз прозондировать почву здесь и там или указать несколько сколь угодно достоверных фактов. Впрочем, если какой-то факт и бесспорен, так это только что упомянутый: повседневные размышления были широко распространены еще до основания Общества.
Таким образом, если мы сосредоточимся только на иезуитах, то останется еще несколько фактов и вопросов, нуждающихся в разграничении. Фактом, можно сказать, основополагающим, является решение, принятое св. Игнатием и освященное одобрением Павла III: решение отказаться ради вящей свободы апостольского труда от хорового совершения богослужений. Это решение было принято вопреки тому, что сам святой лично находил в великих торжествах и литургическом пении великое утешение и призывал восхвалять их в «Правилах верного чувства в Церкви»[1319]. Таким образом, он ничуть не меньше ценит публичную молитву Церкви и питает к ней ничуть не меньшую склонность. Он попросту следует своим обычным принципам решительного благодатного реализма, подчиняя применение всех средств, даже самых красивых и привлекательных, их пользе для достижения строго определенной цели, к которой устремлена деятельность его ордена. Ту пищу и поддержку для своей духовной жизни, которую его сыновья не находят в торжествах хоровой литургии, они должны находить в служении мессы и индивидуальном совершении богослужений, оживляемом мысленной молитвой и духовным самоумерщвлением, которое дает им постоянную близость к Богу даже в гуще дел.
Иезуиты будут настолько не склонны противопоставлять мысленную молитву и литургию, что одними из первых, насколько мне известно, станут включать практику повседневной молитвы в литургический круг и литургические формулы. Сочинения, призванные помочь в этой повседневной молитве, до них представляли собой предметы для размышлений и созерцаний, изложенных в более или менее систематическом порядке, в форме «седмиц», дающих один или несколько предметов на каждый день недели, или, наконец, в порядке исторической последовательности тайн жизни Христа. Насколько я знаю, в размышлениях, составленных для монашествующих, особенно молодых, чтобы помочь им в повседневной молитве, Франциск Борджа первым полностью взял за основу литургический круг. В качестве материала он брал евангельские перикопы на каждый день из дневных служб или из частных и общих служб святым. При этом он предлагал испрашивать ту же благодать, что и во вступительной молитве дня, которая становилась, тем самым, последней из Игнатиевых прелюдий. Он также нередко черпал вдохновение для своихрассуждений и бесед в литургических чтениях утрени. В другом месте мы уже говорили, что этот труд был опубликован лишь много позже. Но картузианец Капилья, бывший иезуит и друг Борджи, очень вероятно, вдохновленный последним, напечатал в 1572–1580 гг. первое собрание размышлений о воскресных и праздничных евангельских чтениях. За ним в 1594 г. последовал Надаль, и с тех пор литургическая основа применялась все шире и шире как в Обществе, так и за его пределами.
Параллельно этим «книгам размышлений» множатся молитвенники и книги под названием «Христианский год». Уже в самых первых таких собраниях, например, у Канизия, литургия, в частности, литургический круг, занимает значительное место. Заметки или, по меньшей мере, краткие указания, касающиеся различных праздников, евангельских чтений, разъяснений мессы и обрядов таинств соседствуют здесь с молитвами и индивидуальными делами благочестия. Затем, с Сюффраном, Круазе и прочими, приходят настоящие энциклопедии христианской жизни в рамках литургического года с пространными медитативными комментариями к евангельскому чтению каждого дня, а также иногда к посланиям Апостолов и к другим частям мессы, тесно увязывающие практику повседневной молитвы с участием в общих богослужениях Церкви.
Здесь, в этом тесном сцеплении индивидуальной духовной жизни и жизни литургической, мне видится важнейшая черта духовности иезуитов с точки зрения единства христианского народа с официальной молитвой Церкви. Знаменитый комментарий св. Роберта Беллармина к псалмам был призван, прежде всего, путем размышлений способствовать более благоговейному и плодотворному совершению богослужений[1320].
Но не сыграли ли иезуиты свою роль, по крайней мере, в искажении тенденций католического благочестия, распространяя в своих церквях и объединениях верующих упражнения и обряды, которые можно было бы назвать паралитургическими, и тем самым лишая души вкуса и чувствительности к настоящим литургическим обрядам, к их богатой и красивой простоте? Нельзя ли упрекнуть их в том, что в своих коллегиях и в особенности братствах они в ущерб мессам и богослужениям множили число торжеств, отличающихся пышностью и великолепием и сопровождавшихся музыкой, лишенной глубокого религиозного чувства, присущего настоящему григорианскому хоралу?
Совершенно бесспорно, что не иезуиты были предвестниками и инициаторами литургического обновления, совершающегося в Церкви в последнее столетие, но кто может удивляться этому? У каждого свое призвание: поскольку у них не было ни богослужений в хоре, ни монастырских торжественных месс, то вполне нормально, что их реже занимали заботы, связанные с литургическими вопросами и безупречным исполнением обрядов, совершение которых не входило в их призвание[1321]. Впрочем, не следует забывать, что ту часть литургии, которая наиболее важна для жизни иезуитов как священников – индивидуальные богослужения и ежедневную тихую мессу – иезуиты совершали и совершают с почтением и совершенством, в которых не уступают своим собратьям-священникам. Но истинный ответ на этот упрек видится мне, прежде всего, в другом. Выше нам приходилось уже замечать, что в своих духовных сочинениях авторы Общества широко сообразовывались с предпочтениями своих современников и тем обрекали свои сочинения на то, что они быстро устаревали и уже не отвечали запросам других поколений. Подобное же замечание само собой напрашивается и здесь: в деле общей молитвы и публичных богослужений иезуиты также широко сообразовывались с привычками и вкусами своих современников. Это не та сфера, в которой они могут играть роль обновителей форм христианского благочестия. Можно сожалеть о том, что, при всем своем влиянии и широте поля их деятельности в XVII и XVIII вв. они не положили начало литургическому обновлению, чьими плодами мы наслаждались бы сегодня. Но мне не кажется, что их можно всерьез в этом упрекать. Прежде всего, можем ли мы быть уверены, что обновление, столь счастливо свершившееся после, было осуществимо тогда? Но главное, что их особое призвание, как мы уже подчеркнули, не требовало от них свершений в этой области. Поэтому они вполне законно позволили другим, в чьей жизни литургия занимала соответствующее место, проявить в этой сфере своевременную инициативу.
Излиянное созерцание
Нам осталось осветить последний вопрос, изучить последний упрек. Речь идет о позиции Общества в отношении излиянной созерцательной молитвы, одним словом, о его «антимистицизме».
Упрек этот не нов, поскольку в 1640 г., в столетнюю годовщину основания ордена, Максимилиан ван дер Зандт
На вопрос, поставленный подобным образом, ответ прост. Он совпадает с ответом Зандта: не только сам Игнатий был, как мы видели, мистиком, одаренным самыми исключительными милостями, не только Ксаверий, Фавр, Борджа, Алоизий Гонзага, Станислав Костка[1323], Альфонсо Родригес, если говорить лишь о случаях очевидных, были ведь мы путем излиянного созерцания, но во все эпохи, во всех местах среди иезуитов встречаются созерцатели, непрестанно идущие тем же путем. Это Бальтасар Альварес, Луис де ла Пуэнте, Лалеман и ближе к нашему времени Клоривьер, Эбершвайлер, Моминьи, миссионер отец Анри д"Аррас[1324].
Но не в этом заключается истинная трудность. Она состоит скорее в том, чтобы узнать, не было ли в Обществе систематической тенденции уводить монашествующих от излиянной молитвы и даже от таких молитв, путем которых промысел Божий обычно ведет человека к излиянному созерцанию, когда желает его туда привести. Имеются в виду обретенное
ebooksa