Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

– …от любви, «дарога»… Да, умираю от любви… Я так любил ее! И до сих пор люблю, «дарога», а от этого умирают, это я тебе говорю. Если бы ты знал, как она была прекрасна, когда позволила поцеловать себя… живую, во имя вечного спасения. Это было впервые, «дарога», когда я поцеловал женщину… Ты понимаешь: впервые! Да, я поцеловал ее, живую, а она была прекрасна, как мертвая!

Поднявшись, Перс осмелился коснуться Эрика. Он схватил его за руку:

– Скажешь ты наконец, жива она или мертва?

– Зачем ты трясешь меня? – спросил Эрик, которому тяжело давалось каждое слово. – Я тебе сказал, что это я умираю… Да, я поцеловал ее живую…

– А теперь она мертва?

– Говорю тебе, что я поцеловал ее… прямо в лоб и она не отвела голову от моих губ. Ах, это честная девушка! Что же до ее смерти, я не думаю… хотя это меня больше не затрагивает. Нет, нет! Она не умерла! Не дай бог, если я узнаю, что кто-то коснулся хоть одного волоска на ее голове! Это честная и смелая девушка, к тому же она спасла тебе жизнь, и причем, «дарога», это было в тот момент, когда я не дал бы и двух су за твою шкуру. По сути, ты явился в мой дом незваным. Зачем ты пришел туда с тем юношей? Ты пришел за смертью? Честное слово, она молила меня за своего поклонника, а я ответил ей, что, раз она повернула скорпиона, я стал, по ее собственной воле, ее женихом и что двух женихов ей не нужно, и это было справедливо; что же касается тебя, ты не существовал, ты уже не существовал для меня, потому что должен был умереть вместе с другим женихом.

Но послушай, «дарога»… когда вы вопили как одержимые, барахтаясь в воде, Кристина пришла ко мне, широко распахнув свои прекрасные голубые глаза, и поклялась мне вечным спасением, что согласна стать моей живой женой! А до той минуты, «дарога», я видел в ее глазах только смерть, видел в ней свою мертвую жену… И тут в первый раз я увидел в ней мою живую жену. Она была искренней, клялась вечным спасением, что не убьет себя, – таков был наш уговор. Через полминуты вся вода вернулась в озеро. Я привел тебя в чувство и услышал от тебя первые слова, а ведь я был, право, уверен, что ты погиб… Потом мы договорились, что я выведу вас наверх. Когда я избавился от вас, я вернулся в комнату в стиле Луи-Филиппа к Кристине, один.

– Что ты сделал с виконтом де Шаньи? – прервал его Перс.

– Понимаешь, «дарога», я не мог вот так просто вывести его наверх. Он был моим заложником. Но и в доме на озере его нельзя было оставить из-за Кристины, тогда я запер его в неплохом месте: я его просто-напросто заковал в цепи, а эликсир Мазендарана сделал его податливым, как тряпка. Я заточил его в склепе коммунаров, который находится в самой пустынной части самого дальнего из подвалов Оперы, ниже пятого этажа подземелья, там, куда никто не сует носа и откуда ничего не слышно. Я был спокоен, когда вернулся к Кристине. Она ждала меня.

В этом месте своего рассказа Призрак поднялся, да так торжественно, что Перс, вновь усевшийся в кресло, тоже невольно встал, копируя его движения и чувствуя, что невозможно сидеть в столь торжественный момент, и даже – Перс сам сказал мне это – снял с бритой головы свою шапку.

– Да, она ждала меня, – продолжал Эрик, который снова начал дрожать как лист, но теперь уже от сознания торжественности момента. – Она ждала меня, ждала живая, как настоящая живая невеста, поклявшаяся вечным спасением. А когда я приблизился, робея сильнее, чем ребенок, она не отстранилась… Нет, нет, она осталась… она ждала меня. Мне даже показалось, «дарога», что она немного – о, совсем немного! – как настоящая живая невеста, приблизила ко мне свой лоб. И я его поцеловал. И она осталась близ меня после того, как я поцеловал ее в лоб. Ах, как это замечательно, «дарога», целовать кого-нибудь! Тебе этого не понять. Моя мать, «дарога», моя бедная несчастная мать не хотела, чтобы я целовал ее. Она отстранялась, бросая мне мою маску. Ни одна женщина! Никогда! Никогда не целовала меня! И от такого счастья… я заплакал. Обливаясь слезами, я упал к ее ногам. Я целовал ее ноги, ее маленькие ноги, и плакал… Ты тоже плачешь, «дарога»? И она тоже плакала. Это плакал ангел.

Рассказ Эрика прерывался рыданиями, и Перс действительно не мог сдержать слез перед этим человеком в маске, который, содрогаясь всем телом, прижимая руки к груди, хрипел, пытаясь выразить свою боль и нежность.

– «Дарога», я ощущал, как ее слезы стекали на мой лоб. Они были горячие… они были сладкие. Они затекали за мою маску, ее слезы! Они смешивались с моими слезами, попадали в мои глаза… Они попадали мне в рот. Ах эти слезы! Слушай, «дарога», слушай, что я сделал… Я сорвал свою маску, чтобы выпить каждую ее слезинку. И она не убежала! И она не умерла! Она осталась жива, чтобы плакать надо мной… вместе со мной! Мы плакали вместе. Господь Небесный! Ты дал мне все счастье, какое только возможно в этом мире!

И Эрик с хриплым стоном упал в кресло.

– Я еще не хочу умирать… Не так сразу… Дай мне поплакать, – добавил он.

Переведя дыхание, человек в маске продолжил:

– Слушай, «дарога», слушай внимательно. Когда я склонился к ее ногам, она сказала: «Бедный, несчастный Эрик!» И взяла меня за руку! А я – ты понимаешь? – я был только жалким псом, готовым умереть ради нее… Вот как это было, «дарога»!

Представь себе, у меня в руке было кольцо, золотое кольцо, которое я ей когда-то подарил, которое она потом потеряла, а я нашел… обручальное кольцо! Я вложил его в ее маленькую руку и сказал: «Держи. Возьми его, это для тебя… и для него. Это мой свадебный подарок – подарок бедного, несчастного Эрика. Я знаю, что ты любишь этого юношу… перестань плакать». Она спросила меня очень мягко, что это значит. Тогда я сказал, и она сразу все поняла – она поняла, что я всего лишь жалкий пес, готовый умереть для нее, а она… она может выйти замуж за того юношу, когда захочет, только потому, что она плакала вместе со мной… Ах, «дарога», ты ведь понимаешь, что, когда я говорил ей это, сердце мое разрывалось на части, но она плакала вместе со мной, и она сказала: «Бедный, несчастный Эрик!»

Эрик уже не мог справиться с волнением, он предупредил Перса, чтобы тот не смотрел на него, потому что он задыхается и должен снять маску. В ответ на это Перс подошел к окну, распахнул его и, преисполненный жалости, старательно устремил свой взор на верхушки деревьев в саду Тюильри, чтобы не видеть лица Эрика.

– Я пошел за юношей, – продолжал Эрик, – и привел его к Кристине. Они поцеловались при мне в комнате в стиле Луи-Филиппа. У Кристины было мое кольцо. Я заставил ее поклясться, что, когда я умру, она придет ночью в мой дом через озеро со стороны улицы Скриба и тайком похоронит меня вместе с золотым кольцом, которое будет носить до той самой минуты; я сказал, как отыскать мое тело и что надо сделать. Тогда Кристина поцеловала меня сама впервые вот сюда, в лоб, – не смотри на меня, «дарога»! – прямо в лоб, и они ушли вместе… Кристина больше не плакала, плакал лишь я, «дарога». И если Кристина не забыла свою клятву, она скоро придет.