Остальные смотрели на него с удивлением, пораженные не его картами, а разговорчивостью Фогга. Подобное поведение даже вызвало раздражение у его собеседников. Они и прежде отмечали в нем такое же невозмутимое спокойствие и уверенность в своей правоте, но он все равно производил впечатление славного малого. Его прегрешения были незначительными и простительными, поскольку Фогг всегда слыл эксцентричным человеком. Англичанам нравилась эксцентричность, или, по крайней мере, они относились к ней с уважением. Впрочем, в те времена мир еще был намного больше, и в нем еще оставалось место для разных чудачеств.
Настала очередь Стюарта сдавать карты. Тасуя их, он сказал:
– Теоретически, мистер Фогг, вы правы. Но на практике…
– И на практике также, мистер Стюарт.
Мистер Стюарт надеялся, что кто-то, помимо него, рискнет предложить пари. Но поскольку теперь это было маловероятно, он решил, что сделает это сам. Стюарт надеялся, что находившийся, без сомнения, неподалеку капеллеанин… а кстати, кем он был? Слугой, что крутился рядом с ними? Фаллентином? Флэнаганом? Или даже, хотя это и казалось немыслимым, самим Фоггом?.. решит, что это пари заключено безо всякого постороннего умысла. Разумеется, теперь они напали на след Фогга или, по крайней мере, подозревали его. Но Стюарт не желал сам попасть под подозрение. По крайней мере, в большей степени, чем Фаллентин, Флэнаган или Ральф.
– Хотел бы я посмотреть, как вам удастся сделать это за восемьдесят дней! – сказал он с негодованием в голосе.
– А это, – проговорил Фогг, – в вашей власти. Поедете со мной?
Стюарт предложил пари в четыре тысячи фунтов, настаивая, что это невозможно.
Фогг спокойно продолжал упорствовать в обратном. Одно за другим, и так знаменитое пари было заключено. В банке братьев Бэрингов у Фогга находился депозит в двадцать тысяч фунтов. Он был готов рискнуть всем.
Салливан закричал, и мы можем судить о том, насколько сильные чувства (реальные или наигранные) овладели им в ту минуту, раз этот английский джентльмен решился повысить голос в стенах Реформ-клуба. Он закричал, что Фогг может лишиться всего из-за одной только непредвиденной задержки.
Филлеас Фогг ответил странной и ставшей уже классической ремаркой о том, что непредвиденного не существует.
Кажется, Стюарт бросил на него предупреждающий взгляд. После такого, любой подслушивающий их капеллеанин еще сильнее стал бы напрягать слух, пытаясь отыскать подтверждение своим подозрениям с остервенением собаки, грызущей кость, чтобы добраться до костного мозга. Он наверняка недоумевал бы по поводу того, что за странная игра велась за этим карточным столом.
Или же Стюарт послал Фоггу сообщение, чтобы тот намеренно говорил странные вещи?
Последнее казалось более вероятным, раз Стюарт собирался использовать Фогга как приманку. Время, когда можно было скрываться, закончилось. Теперь им предстояло выманить врагов, понять, кто они такие, и уничтожить их.
Неизвестно, как Стюарту пришла мысль разоблачить Фогга. По крайней мере, в другом дневнике об этом ничего не сказано. Возможно, Стюарт вдохновился этой идеей после того, как прочитал расчет восьмидесятидневного путешествия вокруг света в «Дейли Телеграф». Фоггу так и не удалось выяснить, почему Стюарт решил дать этому делу ход.
Один из игроков возразил, что восемьдесят дней – самый минимальный срок для такого путешествия.
На что мистер Фогг ответил еще одной классической фразой:
– Хорошо использованный минимум вполне достаточен.
Другой отметил, что Фоггу придется с математической точностью перескакивать с поезда на корабль и обратно, иначе он опоздает.
И тогда Фогг произнес свою третью коронную фразу: