Или все же существовали?
Как насчет едва слышно жужжания, которое можно было услышать в этом доме, когда все обитатели молчали? Чем это можно было объяснить? И что насчет большого зеркала в комнате мистера Фогга? Возможно, стекло в нем было односторонним и за ним скрывалось оборудование, достаточно передовое даже для 1972 года?
Независимо от того, была ли установлена прослушка в доме или нет, но не оставалось сомнений в том, что Фогг и Форстер не произнесли ни одного слова и не сделали ни одного жеста, несвойственного их положению в обществе или же сложившейся ситуации. Ничто не говорило о том, что эти два градуса по Фаренгейту являлись сигналом для увольнения одного слуги и найма другого. Или что знаменитое пари, заключенное в Реформ-клубе, также стало результатом этого сигнала.
Возможно, в этом и заключалась причина столь эксцентричной приверженности своим привычкам у мистера Фогга. Ведь увольнять человека за то, что он подал воду на два градуса холоднее, чем обычно, это весьма эксцентрично. К «нормальному» человеку подобное поведение тут же привлекло бы всеобщее внимание. Но от мистера Фогга можно было ожидать чего-то подобного. В самом деле, если бы он отреагировал иначе, это вызвало бы подозрение у гипотетического тайного наблюдателя.
Без двадцати десять Форстер помог Фоггу одеться. Пятнадцать минут спустя Форстер вышел из дома, взял кэб и отправился в агентство по найму персонала, специализировавшееся на поиске слуг, лакеев, горничных и поваров для зажиточных господ.
Филеас Фогг уселся в кресло и принял свою обычную позу. Он держал спину ровно и прижимался лопатками к спинке кресла. Ноги были сведены вместе. Ладони лежали на коленях. Он не сводил взгляда с больших часов у противоположной стены. Они показывали не только привычные часы, минуты и секунды, по ним также можно было узнать, какой сейчас день, месяц и год. Он сидел неподвижно, только его грудная клетка поднималась и опускалась, как у любого живого млекопитающего, даже у мистера Фогга, когда тот дышал естественным образом, да еще моргали веки. Несмотря на то, что в бульварных романах, будь они написаны в 1872 или в 1972 году, часто упоминается немигающий взгляд злодеев, все живые существа, у которых есть веки, не могут не моргать. В противном случае, это будет слишком болезненно для глаз. Поэтому мистер Фогг моргал и поступал бы подобным образом, даже если бы у него и не было такой необходимости, заложенной природой.
Он сомневался, что в доме мог прятаться шпион, человек или машина, однако все было возможно. Фогг вел себя как автомат, почти как механический шахматист, описанный Эдгаром По, и на это имелось две причины. Во-первых, этому научил его приемный отец. Во-вторых, пускай Фогг и вел тихую жизнь, он никогда не отличался скрытностью. Мало кому было известно о его существовании, но этим немногим было известно многое. Впрочем, это его стремление выделиться помогало ослабить подозрения врага. Убедить своих противников, что он изо всех сил старается выглядеть нормальным и смешаться с людским стадом. Таким образом, своим поведением мистер Фогг давал понять им, что ему не удастся спрятаться от них.
И конечно же, существовали доказательства, что он находился под наблюдением. Поэтому и в обществе, и в одиночестве Фогг вел себя так, как и надлежало Фоггу. И это продолжалось уже так много времени, что ему казалось неестественным вести себя иначе.
Он так долго старался соответствовать придуманному им образу, что постепенно слился с ним.
Но в скором времени все должно было измениться. Возможно, предвкушение этих событий или даже уверенность в том, что они действительно произойдут, заставляло его сердце биться быстрее.
Возможно.
Но разве не этот самый человек говорил: «Непредвиденного не существует?» Разве он не использовал свой мозг как компьютер, чтобы просчитать наиболее вероятные варианты развития событий в будущем, пока неподвижно сидел в кресле? Разве выработанные в детстве в результате долгих тренировок навыки не позволили ему переключать определенные нейронные схемы и стимулировать отдельные участки мозга, чтобы провести подобные расчеты бессознательно и со скоростью современной электронно-вычислительной машины? Мог ли он отчетливо представить себе, каковы шансы, что те или иные события произойдут в действительности? Фогг никогда не упоминал об этом в своем дневнике, но некоторые его утверждения можно воспринимать как намек на наличие у него такого таланта. Если же Фогг обладал подобной способностью, в таком случае он должен был понимать, что невозможно с уверенностью говорить о неотвратимости тех или иных событий. Поэтому, пускай в той или иной мере будущее и не содержит в себе ничего непредвиденного, в нем также нет и ничего неотвратимого. Иначе одна из сторон в этой секретной войне давно признала бы свое поражение. По сути, война закончилась бы, не успев начаться, так как подсчеты показали бы обеим сторонам, кто из них одержит победу.
В дверь постучали. Предвидел ли это Фогг? Джеймс Форстер открыл ее и сказал:
– Новый слуга.
Почему Форстер представил пришедшего таким образом. Этот новоприбывший еще не успел побеседовать с хозяином и уж тем более быть принятым на работу. Почему Форстер говорил так, словно решение уже принято? Возможно он случайно проговорился о том, что все было предопределено заранее?
Даже если так и обстояло дело, то выражение лица Фогга совсем не изменилось, а о Форстере Верн ничего не сказал. Да и с какой стати? Верн ведь не знал о том, что за всем этим стояло.
В комнату вошел человек и поклонился. Он был невысокого роста и крепкого телосложения, имел приятное лицо с румяными щеками и ясными голубыми глазами, а его каштановые волосы были всклокочены.
– Вы француз, – сказал мистер Фогг, – и, полагаю, вас зовут Джон?
– Жан, с вашего позволения, месье. Жан Паспарту…
Фогг задал ему первый секретный вопрос, когда уточнил, не зовут ли его Джоном. И парижанин ответил ему паролем, сказав, что его зовут Паспарту. Поскольку фамилия Фогга [5] указывало на его особую роль в организации, Паспарту тоже, как бы невзначай, сообщил о своей роли. Ведь француз получил это имя не при рождении. Паспарту – что означало «человек, способный пройти где угодно» – его назвали не случайно. И это прозвище намекало не только на любовь француза к путешествиям и ветреность его натуры.