Епископ слушал и всматривался в них обоих. Оба они, смело глядя на него, говорили, один – всё горячей, другой – во всём ему потакая. В предательстве подозревать их было невозможно.
– Ваша милость, вы хотите отомстить за тюрьму, – продолжал дальше Жегота, – мы также. Мало того! Мы ищем мести за изгнание. Мы должны идти на них, от нашего старого гнезда. Люди говорят, что мы шли по доброй воле, никто не гнал. Гнал стыд! Мы должны были идти прочь! Темница отняла у нас честь. Землевладельцу сидеть с разбойниками в одной темнице – это непростительно, и забыто быть не может. А когда человек вынужден бросить эту дедовскую, прадедовскую землю, в чужие руки отдать мать, идти к чужакам, о, о!..
Оттон добавил, сжимая рукой грудь.
– А, это больней всякой боли!
– Мы не признаём паном того, кто не признавал нас своими слугами.
Павел, опёршись о стол, смотрел, слушал.
– С силезцами, – проговорил он, – по-видимому, не много можно сделать. Я знаю их и щупал по одному. Грызутся между собой и угрожают друг друга. В Ополье, Лигнице, Вроцлаве трудно добиться порядка.
– Ох! – воскликнул Жегота, набираясь смелости. – Они все помнят, что какое-то право на Краков имеют – пусть им только надежда засветит…
Задумчивый епископ колебался. Старший Топорчик продолжал дальше:
– Мы оба с князем Владиславом, на дворе которого остаёмся, в любое время можем доверчиво разговаривать. Другое дело – прибыть к нему и, обменявшись несколькими словами, возвращаться, и каждый день разное понемногу говорить ему на ухо. Пусть ваша милость нам даст слово и воспользуется нами, мы вас постепенно будем готовить. Силы у вас есть, лишь бы волю хотели иметь.
Мы там для вас вскопаем и приготовим хорошую почву… потом будете только зерно сеять. А если бы с Опольским не удалось, мы также можем испробовать Вроцлавского, хотя бы также и Лигницкого…
Жегота, не заканчивая, сделал презрительный знак рукой.
Не много на него рассчитывали.
– Всем им тесно в своих Силезских уделах, каждому хочется больше.
Епископ не отвечал, но по лицу видно было, что ему было приятно то, что слышал, и всё более добрыми глазами поглядывал на своих бывших врагов.
Что за приговор Божий! Мог ли он когда-нибудь надеяться, что те, которых он во что бы то ни стало хотел наказать смертью, перейдут к нему на службу? Порой суеверный Павел видел в этом перст Божий, указку, что теперь ему должно было повезти. До сих пор с недоверием принимали его уговоры и жертвы, Топорчики могли ускорить желанную развязку.
Жегота поклонился ему почти в ноги, ниже, чем бы гордость землевладельца позволяла, но месть гнула гордые шеи.
Он уже вздрагивал, видя некоторое равнодушие в епископе. Он почти был уверен, что примет его с распростёртыми объятиями.
– Мы можем, – прибавил он, – служить вашей милости не только в Силезии, но и в Краковском. Мы выехали, всё распродали, но там осталось много наших, которые держатся с нами. За князем немногие пойдут.
– В Сандомирском, – вставил другой, который до сих пор молчал, – у нас также был кусок земли, и там свои найдутся.