В Сандомире не посчастливилось, потому что Лешек победно прогнал нападающих, епископ имел по крайней мере то утешение, что беспокоил его и не давал отдыха.
Гораздо более грозный заговор готовился в будущем, потому что все землевладельцы обещали встать на сторону Конрада, лишь бы хотел править в Кракове. Делали к этому приготовления.
В Лагове, в котором чаще всего пребывал престарелый и отяжелевший епископ, каждый год перестраивали старый дом, пристраивали сараи, потому что их не хватало для прибывающих гостей и двора. Никогда там пусто не бывало, редко когда к столу полсотни людей не садилось.
Накормить их было трудно, но епископ не жалел своих денег, денег капитула и костёльного имущества, а десятину заранее за наличные деньги умел продавать. Охотно веселились и забавлялись. Епископ, когда не был гневным, поощрял к хорошему настроению и любил посмеяться.
Его окружали теперь новые люди, но точь-в-точь похожие на уже известных нам, крикуны и смельчаки, льстецы и дармоеды.
В наибольшей милости был Качор, сандомирский землевладелец, человек на все руки, потому что, хоть рыцарского призвания и хорошего рода, – в то же время гусляр, певец, весельчак, ловкий во всех искусствах. С этим силезским князем, которого звали Скочком, он бился об заклад, что перескочит через колоды, с другими – что победит в гонке на конях.
Вскочив без узды на неосёдланного, самого дикого, он управлял им и вынуждал его к послушанию.
Притом он одинаково был умный, как сильный и ловкий, быстро пронюхивал незнакомца, доставал из-за пазухи у каждого то, что наиболее глубоко лежало. А вечером на пиршестве пошутить, рассмешить, споить он умел лучше, чем кто-либо.
Выглядел он тоже неплохо, лицо имел круглое, довольно красивое, хоть нос был сплющенный и слишком маленький, глаза живые, глаза красивые, улыбка, хватающая за сердце.
Гибкий, сильный, хотя уже не юноша, он мог ещё сойти на такого. Епископ, которого он в трудное время умел развлечь, очень его любил.
– Без Качора как без руки! – говорил он, когда его не было.
Выслав его, он тосковал по нему. Он также красиво одевал любимца, а часто бросал ему много денег. Кто во дворе хотел что-нибудь выхлопотать у епископа, через него вернее всего выпрашивал. Тот велел платить ему за это, но что хотел, приобретал.
В этот же день утром в Лагове Качор пришёл к епископу, который ещё потягивался в кровати. Он стоял перед ним, что-то убирая со вчерашнего дня на столе, а лицо у него было такое, которое редко делалось мрачным.
– Что там? – спросил епископ, зевая. – Будем сегодня затравливать медведя, того, что охотники живьём взяли?
– Гм? Медведя? – отозвался Качор. – Я боюсь, как бы на нас не натравили.
– Ты что, спятил? – спросил Павел.
– Нет. Страшно тоскливо в моём сердце, – сказал слуга, – я слышал, что на расстоянии несольких миль крутяться какие-то отряды Лешека, кто знает, что у них на уме и чего тут рыскают?
Ксендз Павел смеялся над этими опасениями.
– Они ищут по лесу литвинов, которые уже домой пошли с добычей. Что удивительного, что здесь крутятся люди Лешека! Или уже и ты стал трусом!
– Я бы предпочёл, чтобы их не было поблизости.