– Где же Верханец?
– Чёрт его знает…
– Злой пан?
Головами показали, что приближаться к нему было опасно.
Выпивая, опершийся на руку епископ выглянул несколько раз в окно, точно солнце и день спрашивал, сколько их было до вечера.
Прекрасный день под вечер нахмурился, серое покрывало, грозящее снегом, висело над землёй. Временами пролетал с воем ветер. Ксендз Павел, наверное, рассчитывал, чтобы слишком рано не возвращаться в Краков. Уже смеркалось, когда он дал знак, чтобы ему подали коня. Служба живо задвигалась, молча, встревоженная, ею командовал Дудар.
– Ну, Верханец где-то заплутал, – пробормотали некоторые.
Другие, глядя друг на друга, тайно усмехались.
Как похоронный кортеж, сумрачно, молча, грустно потянулся этот отряд епископа в город.
Те, что были на поляне, боялись отворить рот – остальные перестали спрашивать. Огляделись только, не нагонит ли Верханец. Ветер дул всё более сильный и гнилой.
В том гробовом молчании они въехали уже почти ночью на Висльную улицу, во дворе епископ пошёл прямо в свою спальную комнату. Служба рассеялась по конюшням и псарням.
Дудар, погружённый в себя, думая, наверно, не прикажут ли ему заменить Верханца, или, не ждёт ли его когда-нибудь такая же судьба, стоял ещё во дворе, когда из дверей выбежала, подбоченившись, Зоня.
– Слушай, ты! – закричала она Дудару. – Где мой?
– Разве я знаю! Заблудился!
– Что же это, не звали его?
Дудар передёрнул плечами.
– Ну, слышишь! Куда это его лихо понесло? Не знаешь?
– Наверное, в пуще ночует, – с примесью насмешки ответил Дудар, спешно уходя.
Зоня, поругав его, вернулась в избу, в которой сидел у стола тот же молодой клеха. Начала ругаться, что её мужа потеряли.
– А что с ним будет в лесу, который он знает, как собственную каморку? – отозвался клеха. – Волки его не съедят.