– Мы пойдём с вами!
Ксендз Якоб молчал, глядя на книгу, или на пол.
– Это решёно, – добавил ксендз Янко. – Хотя бы не выжил, сделаю, как я сказал. Сам, или с кем-нибудь, хотя бы на выпрошенном хлебе, от дверки до дверки монастырской, пойду!
Запал, с каким он это говорил, охватил многих, начали за ним повторять:
– Мы пойдём! Мы пойдём!
Однако же не все предложили себя для этого путешествия.
– Нас ведь в Риме не знают, – говорил через минуту ксендз Янко, – могут нас подозревать, что ведём спор по личным вопросам. Нам нужен ваш авторитет, ваша поддержка, отец. Вы знаете, там мужей много. Святой отец уважает вас, одно ваше слово больше там будет значить, чем все наши жалобы и сетования.
Ксендз Якоб начал медленно поднимать голову.
– Дам вам свидетельство, – сказал он, – как считаю вас честными и достойными мужами, но обвинять мне, старому то, что глаза мои не видели, о чём знаю только из слухов… не пообает…
Каноник Янко не настаивал; ксендз Якоб говорил не спеша дальше, трогая пальцами страницы своей книги.
– Моё свидетельство! Дай Боже, чтобы оно вам не пригодилось. Прежде чем вы с ним прибудете в Рим, меня на этом свете не будет. Лета мои уже очень преклонные, Бог дал мне то знамение, милость свою, что приближаюсь к концу, на суд иду, спокойный.
Некоторые начали бормотать, а один из младших ксендзев наклонился и с уважением поцеловал рукав одеяния старца.
Ксендз Янко продолжал дальше:
– Кто не может идти с нами, должен нам также дать своё свидетельство, чтобы жалоба имела более сильное значение.
Несколько духоных лиц объявили согласие.
Каноник говорил с растущим возмущением:
– Распутство, открытая греховность, убийства, симония, разграбление духовной собственности, всяческие насилия, неслыханных произвол! Никогда церковь не была так наказана и осквернена рукой, что должна была её защищать и освящать!
Преследовали миряне, но чтобы пастырь собстенное своё стадо вёл на погибель, этого, куда достигает людская память и история, не было!
– Не было! – повторили все.
– На нас всех серьёзная угроза, – говорил Янко. – Люди епископа разглашают, что он приказал очищать тюрьмы и камеры, принял в них новых стражников! Для нас куют железные узы. Тем временем обивка от сокровищниц идёт на ложе блудницы, монашки, наши деньги – на оплату индульгенции за пролитую кровь. Кошмар!