Стременчик

Те, что прибывали из Венгрии, прежде чем доехало посольство, что-то другое рассказывали королеве, иначе шептали потихоньку.

Громко уверяли, что Елизавета охотно шла за молодого короля, тайно повторяли сказанное венграми, что слезами обливала обещание жениться, от которого хотела каким-нибудь образом уберечься.

Только ради детей она была вынуждена собой пожертвовать.

Мать старалась внушить Владиславу, что этот брак будет счастливым, а молодой король вовсе о нём не думал. Он был занят войной, рыцарством, большей свободой, на которую мог вырваться, до сих пор скованный привычкой слушаться мать и епископа.

Ему нравилось в обществе своих молодых приятелей вырываться в свет и дышать полной грудью. Епископ Збышек заранее объявлял, что короля в Венгрию проводит, но там уже он один должен был остаться.

Ближе к Масленице прибыло великолепное венгерское посольство, во главе которого ехал Иоанн, епископ Сегидин, Талош, бан Славонский, Эмерик Марцели, маршалек двора, и много других магнатов.

На встречу прекрасному кортежу от имени брата выехал с духовенством и панами Казимир, и хоть пора была омрачена последними зимними днями, с обеих сторон веселье и охотное братание велели о том забыть. Костюмы и вооружение венгров, несколько человек из молодежи, которой предводительствовал Михал Оршаг, красивой и богато одетой, притягивали глаза любопытных толп.

Грегор из Санока, который не занимал должности среди изысканного королевского двора, потому что не хотел её, старался не привлекать на себя внимание, тем лучше и свободней мог ко всему присматриваться, особенно же к впечатлениям молодого короля, который становился для него загадкой.

В жизни Владислава наступал переломный период, желание освободиться. Не чувствовал себя достаточно сильным, может, чтобы совсем самостоятельно выступить, но желал, наконец, иметь свою волю.

Ему было всего пятнадцать лет, но он был гораздо более зрелым, чем обычно бывают юноши в этом возрасте. Само изнеженное воспитание развило его быстрее, а в этом году достигнутое совершеннолетие, данная клятва делали его по закону независимым.

Ничего удивительного, что он хотел бы этим воспользоваться. Но от всякого искушения то мать, то епископ по старой привычке его отговаривали.

В молодом пане это породило желание сопротивления и некоторое нетерпение. Прибытие послов поначалу льстило гордости, через несколько дней после их прибытия, когда король наслушался и насмотрелся, хоть не показывал этого, Грегору из Санока показалось, что заметил в его лице какую-то грусть и пассивность.

Молодые Тарновские, молодой Тенчинский, которые могли с венграми более открыто разговаривать, пировать и узнать что-то больше, чем их официальный отчёт, доносили королю что слышали. Постепенно проявлялись менее прекрасные стороны этого царствования.

Через несколько дней после аудиенции Грегор из Санока находился в покоях при короле, а после того, как значительнейшая часть замковых гостей разошлась, остался с ним и Рытерским, маршалком двора, и почти неотступными королевскими спутниками: Николаем Стрегомой Хронстовским и Некандой из Сицехова.

Разговор крутился теперь почти постоянно о будущем путешествии в Венгрию, к которому делали приготовления.

Король больше слушал, чем говорил. Иногда, когда речь была о Турции и войне с неверными, он немного разогревался и показывал желание идти на неё, но после раздумья грустнел и молчал. Из тех, что были с королём, в конце концов остался только маршалек двора Рытерский, тот самый, которого некогда Польша назначила молодому сыну Ягайллы как надзирателя и учителя.

Король был с ним доверчив и сердечен, но Рытерский, кроме сердечной доброты и любви к пану, ничем не отличался, а меньше всего проницательным умом. Он по очереди слушал королеву-мать и епископа, и исполнял их волю. Собственного мнения не имел.

Под каким-то предлогом Владислав отослал маршалка, хотел и Грегор из Санока уходить, потому что час был поздний, король дал ему знак, чтобы остался. Они были одни. Владислав, точно собирался что-то поведать магистру, прошёлся несколько раз по комнате. Было видно, что он боролся с собственной несмелостью, которую хотел преодолеть.

– Вы мне благоволите? Вы желаете мне добра? – воскликнул он, останавливаясь напротив Грегора и вытягивая к нему руку. – Не правда ли?

– Милостивый пане! – отозвался как будто с упрёком магистр.