Разыскания отца мальчика могут во многих пунктах показаться безуспешными, но будет полезно ближе познакомиться с подобной фобией (которой, к слову, стоит дать название по ее новым объектам). Тем самым мы выясним, насколько, собственно говоря, эта фобия распространена. Она направлена на лошадей и на экипажи с повозками, на то, что лошади падают и кусаются, на лошадей с особенными признаками, на груженые повозки. Сразу укажу здесь, что все эти характеристики восходят к тому обстоятельству, что беспокойство мальчика исходно никак не было связано с лошадьми. Оно перенеслось (транспонировалось) на них позднее и теперь начало проявляться в тех признаках «лошадиного» комплекса, которые оказывались подходящими для такого переноса. Мы должны особенно высоко оценить существенный факт, добытый отцом мальчика: он сумел установить фактический повод, спровоцировавший возникновение фобии. Это случай, когда мальчик видел, как упала большая ломовая лошадь; одно из толкований этого впечатления, как подчеркивает отец мальчика, указывает на то, что Ганс тогда ощущал желание, чтобы его отец тоже упал – умер. Серьезное выражение лица ребенка в ходе рассказа также соответствует этому невысказанному желанию. Не скрывается ли за этим и другая мысль? И что же означает шум, который лошадь якобы производила ногами?
«Некоторое время Ганс играл в лошадок у себя в комнате – бегал, падал, дрыгал ногами и ржал. Как-то раз он подвязал себе под нос мешочек, как бы мешок для корма. А еще подбегал ко мне и норовил укусить».
Так мальчик подтверждал приведенное выше толкование – более решительно и наглядно, чем мог бы выразить в словах. Но, разумеется, при этом наблюдалась смена ролей, поскольку эта игра служит фантазии, вызванной подспудным желанием. Следовательно, он был лошадью, он кусал отца, а в остальном отождествлял себя с отцом.
«В последние два дня я заметил, что Ганс самым непосредственным образом выступает против меня, хотя и без дерзости, скорее шаловливо. Не оттого ли, что он больше не боится меня – то есть лошади?»
«Шестое апреля. После обеда мы с Гансом вышли из дома. При появлении лошадей я каждый раз спрашиваю, не видит ли он у них «что-то черное возле рта». Он каждый раз отвечает отрицательно. Я спрашиваю, как именно выглядит это черное; он говорит, что похоже на черное железо. Значит, мое первое предположение, что это толстый ремень, часть упряжи ломовых лошадей, не подтверждается. Я спрашиваю, не напоминает ли это «черное» усы; Ганс говорит, что только цветом. Итак, я до сих пор не знаю, что это такое на самом деле.
Страх заметно ослабел: на сей раз Ганс решается подойти к соседнему дому, но быстро возвращается, когда слышит издали цокот лошадиных копыт. Если повозка останавливается у нашего дома, он в страхе бежит внутрь, потому что лошади перебирают ногами. Я спросил, почему он боится: может, его пугает, что лошади делают вот так (при этом я топаю ногой). Он ответил: «Не надо шуметь ногами!» Сравните эти слова с рассказом о падении лошади, тащившей конку.
Особенно сильно он пугается, когда мимо проезжает мебельный фургон. Он сразу убегает в дом. Я спросил с деланым равнодушием: «Разве мебельный фургон не выглядит точно так же, как конка?» Он ничего не ответил, и я повторил свой вопрос. Он неохотно проговорил: «Конечно, иначе я не боялся бы фургонов».
«Седьмое апреля. Сегодня я опять спросил, как выглядит это «черное у рта» лошадей. Ганс ответил: «Как намордник». Удивительно то, что за последние три дня мы ни разу не видели лошади с подобным «намордником». Более того, лично мне на прогулках такие лошади вообще не попадались, хотя Ганс уверяет, что они существуют. Подозреваю, что на самом деле какая-то часть упряжи, нечто вроде толстого ремня, напомнила ему усы и что после моего разъяснения этот страх стал исчезать.
Состояние Ганса неуклонно улучшается, радиус круга его деятельности, считая центром входную дверь нашего дома, становится все больше. Он даже совершил подвиг, прежде для него невозможный, – перебежал на другую сторону улицы. Весь страх, который остался, связан только с конками, и содержание этого страха мне пока непонятно.
«Девятое апреля. Сегодня утром Ганс пришел, когда я умывался, обнаженный до пояса.
Я рассказал ему, что вчера вечером был у профессора, и прибавил: «Он хотел бы еще кое-что узнать». Ганс ответил: «Какой он любопытный, прямо как я».
Я сказал, что знаю, при каких обстоятельствах он шумит ногами. Он прервал меня словами: «Ага, когда я злюсь или когда нужно ка-ка, а хочется играть». (Действительно, когда он злится, то обыкновенно топает ногами. А «ка-ка», нетрудно догадаться, означает акт дефекации. Когда Ганс был совсем маленьким, он однажды, вставая с горшка, воскликнул: «Глядите, ка-ка!» Это обозначение сохранилось в нашей семье по сей день[157]. Раньше, когда его сажали на горшок, а ему не хотелось прекращать игру, он имел привычку топать ногами и размахивать руками, а бывало, и катался по полу.)
Будучи у меня, отец мальчика спрашивал, о чем, по моему мнению, должно Гансу напоминать лошадиное дрыганье ногами. Я предположил, что все дело наверняка в реакции собственного организма на сдерживаемый позыв к мочеиспусканию. Ганс фактически подтвердил мое предположение: в ходе разговора с отцом у него возникла потребность помочиться; также он указал на другие значения выражения «шуметь ногами».
«Затем мы вышли на улицу. Проехала повозка, груженная углем, и Ганс сказал: «Папа, от нее мне тоже страшно».