По нашему мнению, отец догадался совершенно верно.
«Двенадцатое апреля. На обратном пути из Лайнца в вагоне 2-го класса Ганс при виде черной кожаной обивки обронил: «Уф, плеваться хочется. Я плюю, когда вижу черные панталоны и черных лошадей, потому что сразу хочу ка-ка».
В другой раз, когда он снова выказал страх при виде повозки, выезжавшей из ворот напротив, я спросил: «Эти ворота не похожи ли на попу?»
После всякий раз при виде повозки в воротах он стал повторять: «Гляди, какашка ползет». Это словечко он употребил впервые, и оно звучит как ласкательное имя (моя свояченица называет своего ребенка «маляшка»)».
«Тринадцатого апреля при виде куска печенки в супе Ганс воскликнул: «Уф, ка-ка». Съел с видимой неохотой рубленое мясо, которое, должно быть, по форме и цветом напомнило ему «ка-ка».
Вечером моя жена рассказала, что Ганс вышел на балкон и сказал ей: «Мне приснилось, что Ханна была на балконе и упала вниз». Я часто ему внушал, что нужно следить за сестренкой и не позволять ей подходить близко к поручням, которые слесарь-сецессионист[165] сконструировал весьма нелепо, с большими отверстиями внизу (мне пришлось затянуть их сеткой из проволоки). Здесь вытесненное желание Ганса совершенно прозрачно. Мать спросила его, предпочел бы он остаться один, без Ханны, и он ответил утвердительно.
«Четырнадцатое апреля. История с Ханной крайне важна. Возможно, Вы помните по предыдущим записям, что Ганс чувствовал сильную антипатию к новорожденной, отнявшей у него часть родительской любви; эта антипатия по сей день не исчезла и лишь отчасти восполняется преувеличенной материнской заботой[166]. Он несколько раз заговаривал о том, что аист не должен приносить больше детей, что аисту нужно дать денег, чтобы тот не вздумал приносить новых детей «из большого ящикa», в котором хранятся дети. (Сравните в этой связи его боязнь мебельных фургонов. Разве они не схожи обликом с большими ящиками?) Ханна много кричит, говорит он, и ему это мешает.
Ганс неожиданно заявил: «Ты помнишь, как Ханна появилась у нас в доме? Она лежала в кровати рядом с мамой, такая милая и славная». (Эта похвала из его уст звучит подозрительно фальшиво).
Что касается выхода на улицу, здесь опять можно отметить значительное улучшение. Даже ломовики причиняют ему меньшее беспокойство. Он даже радостно воскликнул: «Вон лошадь с черным у рта!» Я посмотрел в ту сторону и теперь могу твердо говорить, что подразумевалась лошадь с кожаным намордником. Ганс, кстати, явно не испытывал ни малейшего страха перед этой лошадью.
Он постучал палкой по мостовой и спросил: «А там, внизу, кто-нибудь лежит? Кто-то тут похоронен? Или хоронят только на кладбище?» Таким образом, его занимают как загадки жизни, так и тайны смерти.