Загоревшись этим, Белый, невзиря на наступающую ночь, настаивал на очень спешном отъезде. Видя это его расположение, ни Ласота, ни его товарищи не хотели князя остудить… готовы были идти с ним, куда он их поведёт. Князь в эти минуты показывал в себе что-то такое рыцарское, такую силу имел и в других вливал, что все чувствовали себя, как и он, готовыми, хотя в незначительном числе, предринять безумные шаги.
В те времена не был беспримерен захват замков несколькими смелыми и ловкими людьми. Ласота был доволен наконец видеть Белого таким, каким хотели его здесь видеть.
Чуть только поужинав, князь приказал привести коня. Ханко предложил сопутствовать до ворот и постараться, чтобы их открыли. Бедный человек также чувствовал на себе обязанность, угостив пана, почтить его, согласно обычаю, каким-нибудь подарком. При самом отъезде он бегал, ломая голову, что бы ему подарить, и наконец принёс князю, когда тот уже сидел на коне, самого любимого сокола, который был обучен для охоты. Такой подарок в эту минуту, когда нужно было спешить ночью, и особенно было некому смотреть за птицей, был довольно хлопотный, но князь считал сокола за хорошее предзнаменовение.
Приказал одному из товарищей взять его на руковицу, закрыв ему капюшоном глаза, и с благодарностью принял его от Ханки.
Таким образом, получив тогда в Гнезне вместо рыцарей только птицу, которую позже отдали в опеку Буське – и хотя он протествовал, ему приказали за ней ухаживать – отправились под звёздами к воротам, провожаемые Ханко, который рассказывал им о дороге на Влоцлав.
Ночи было достаточно, чтобы добраться до замка, который, как обещал Ханко, был практически пуст и защищаться не мог. В воротах знакомый стражникам мещанин велел их отворить – и никому из всадников не нужно было ни показываться, ни просить. Чуть только въехали за ворота, князь сам стал во главе щуплой кучки, рукой указал направление дороги и помчался вытянутой рысью.
IV
На высоком берегу Вислы уже был виден Влоцлавский замок, с окружающим его местечком, довольно широко и убого рассеянным, когда на тракте, по которому они ехали, Ласота разглядел группу всадников, предшествующую им, и также направляющуюся к городу. Хотя различить их было достаточно трудно, опытный глаз мог угадать в них рыцарей и вооружённых людей.
Эта встреча была не на руку им всем, Ласота советовал замедлить шаг коням и дать им проехать, но князь, до сих пор находящийся в каком-то невероятно бодром расположении, напротив, захотел их опередить. Он не позволил ничего ему говорить и, пришпорив коня, помчался прямо на всадников, другие также оставить его не могли. Группа, которая не спеша приближалась к Влоцлавку, по правде говоря, состояла из вооружённой челяди, во главе которой ехал пожилой мужчина, покрытый дорогим кожухом из куницы, с чётками в руке.
Это было выразительное лицо, с прищуреными глазами, огромным ртом, наполовину открытым, большим носом и выступающими щеками. Тот, кто однажды его увидел, узнал бы всегда, таким характерным было выражение какой-то остолбенелой, флегматичной задумчивости.
Проезжая рядом со стариком, князь обернулся к нему и, увидев его, стянул поводья. Старик прищурил глаза, которые, должно быть, уже не очень хорошо видели, и стал приглядываться к Белому, когда тот вдруг крикнул ему:
– Гневош!
Услышав этот голос, всадник весь вздрогнул.
– Возглас с того света? – крикнул он. – Во имя Отца!.. Фигуры не вижу, а слышу голос гневковского пана! Это не может быть!
– Это так! – воскликнул князь, останавливаясь рядом с ним. – Гневош, это я!
По бледным щекам старика скатились две слезы.
– Стало быть, произошло чудо, – сказал он дрожащим голосом.
– Будет ещё большее, если вы окажетесь верны воспоминаниям и поможете мне. Я еду отбирать мой удел… Мне король его отдал…
Без раздумья эта ложь вырвалась из его уст.
– Вы, старый Гневош, – со мной… сначала во Влоцлавек. Я захвачу замок.