Поскольку Ласота в последнее время часто его упрекал и показывал недоверие, князь воспользовался этой минутой, чтобы, подозвав его к себе, показать своё войско и сказать с победной улыбкой:
– Ну что, Наленч? Вы скажете мне ещё, что я не умею действовать, когда нужно?
– Милостивый князь, – сказал Ласота, – я удивляюсь, радуюсь и только хочу, чтобы так шло дальше.
– Первый шаг самый трудный, – со смехом сказал Белый. – В Гневкове я уверен. Там нас уже ждут. С этими двумя замками я уж смогу продержаться, но не думаю на этом останавливаться; прежде чем разнесётся новость, займу их ещё несколько. Потом Людвик будет вынужден со мной считаться. За мной великополяне.
Когда князь это говорил, лицо его горело и светилось, он казался помолодевшим, на его губах был румянец. Он ударил по мечу сбоку и прибавил:
– Остальное доделает железо!
Ласота, увидев счастливую перемену, склонял голову и признавал князю всё. Только Бусько ехал грустный.
Дорогу к Гневкову князь и его армия, не жалея коней, пробираясь по самому простому бездорожью, проделали в более короткое время, чем он сам надеялся. Приближаясь к тому старому своему гнезду, Белый стал более серьёзен. На каждом шагу его там встречали воспоминания молодости, счастья, первых безвозвратных лет жизни, позолоченных столькими надеждами.
Несмотря на победу, его начали обуревать грусть и некие зловещие предчувствия. Он чувствовал, что счастье, какое он там вкусил, второй раз в жизни не возврашается. По его лицу проскольнула туча и повисла над ним, сердце сжалось. Не доехав до замка, он снова повеселел; было видно, что сюда пригнал его Гневош. Старые слуги, бывший двор, люди, что помнили минувшие времена, конные и пешие выбежали ему навстречу.
Несмотря на рассказы и ручательства Гневоша, им не хотели верить, чтобы князь-монах, сбросив капюшон, после стольких лет к ним возвращался. С Белым им жилось хорошо. По правде сказать, у него были свои странности, а его милость была непродолжительной и переменчивой – но он не был никогда слишком жестоким, помнили, что он делал что-то хорошее.
Заметив подъезжающий отряд, гневковские люди подняли сильный крик. Некоторые из них упали на дороге на колени, воздевая руки, другие хватались за стремена и целовали ноги.
– Наш князь! Наш князь! – кричали и бежали наперегонки за лошадьми, поднимая вверх шапки.
Бусько, который доселе был кислый и мрачный, поддался заразе этого умиления, которое охватило всех. Его круглое лицо и широкий рот прояснила улыбка, он так неосторожно поднял на руке сокола, который трепыхался, что капюшон, плохо прикреплённый к голове, упал и птица, у которой не были связаны ноги, пользуясь минутой, расправила крылья и свободно взмыла в воздух.
Не было особой надежды, что он снова вернётся на руку, к которой был не привыкшим. Потеря могла отразиться на спине Буська, но ликование и радость были столь сильными и всеобщими, что он на это вовсе не обращал внимания, князь думал о чём-то другом. И его охватило волнение. Он снова стоял на той земле, которую считал своим наследством. Народ его тут приветствовал как своего родного господина, связь с которым закрепили века.
Во дворе очень запущенного замка, который показался ему руиной, стоял не только Гневош, не только все городские старшины, но и несколько землевладельцев, наскоро созванных. Кроме того всё население высыпало поздороваться.
Воодушевление, какое объявилось во Влоцлавке, не могмло сравниться с тем восторгом, с каким его здесь встречали. Такова в человеческой природе привязанность к воспоминаниям прошлого. Многим сердцам нужны долгие годы разлуки и забвения, чтобы забиться быстрей, чем в то время, когда эта любовь формировалась.
Князь под впечатлением триумфа, какой он вкусил, слез с коня. Да, был это тот же его старый замок, у порога которого он когда-то стоял с молодой женой, его так же приветствовали; у этого порога, который потом, после убийства Кивалы, после осиротения оставил без сожаления. Он был тут снова и собирался начать вторую жизнь. Не дали ему долго думать и омрачиться воспоминаниями; старые знакомые лица, изменившиеся, постаревшие, какие-то иные, хоть те же самые, как призраки появлялись у него на дороге.
Старые женщины, которых он оставил там ещё молодыми, плакали.
Из его прежней службы, которая выглядела тогда прекрасно, появились оборванные ветераны, в лохматьях. В комнаты, куда его внесли чуть ли не на руках, едва остались нагие стены… оборванные, почерневшие, перепачканные. К ним только прилипли тоска и грусть, радость, что тут жила, убежала. Веяло пустошью и могильной гнилью. Радостные крики как-то странно отбивались от его стен. Он схватился за голову руками… и невольно пришло ему на ум, что был монахом, который бросил монастырь и нарушил данный пану обет. Почему именно в эту минуту это воспоминание кольнуло его в сердце? Ему не дали почувствовать сожаление. Старый Гневош, который уже считал себя там одновременно воеводой и княжеским маршалком, проталкивался к нему.
Землевладельцы Сикора, Злазлый, Дзигель, Зараза, Шашор окружали его с поклонами и приветствиями. Все просто выражали, как были счастливы, что он к ним вернулся. Князь, возгордясь от этого успеха, уже думал только, как им воспользоваться.